*После трех или четырех месяцев хронического
злоупотребления кислотой у большинства Ангелов поехала крыша, начала убывать,
так сказать, по конусу. Одни страдали ужасающими галлюцинациями и полностью
отказались от приема этого вещества. Другие боялись, что оно сведет их с ума
или приведет к тому, что они разобьются на своих мотоциклах. К 1966 году лишь
очень немногие продолжали употреблять кислоту более или менее постоянно. Один
из таких любителей сказал мне, что ЛСД – самое лучшее, что было в его жизни. «Я
перестал волноваться, как только закинулся первой капсулой», – говорил он.
В сентябре 1966 года Кизи нежданно-негаданно возвратился в Штаты и почтил своим
недолгим визитом несколько «андеграундных» вечеринок и пресс-конференций. Он
сказал, что, проведя полгода к югу от границы, решил возвратиться в Америку,
как «вечный беглец, и насыпать солью раны Джея Эдгара Гувера». Красный фургон
Кизи либо недостаточно быстро ездил, либо его водитель слишком неумело крутил
баранку, но уйти от своры гончих Джея Эдгара им не удалось. Когда я написал эти
строки, Кизи был освобожден под залог, сумма которого превышала тридцать тысяч
долларов, и ожидал суда по обвинениям, по которым его могли засадить в тюрьму
на срок от одного года до пяти лет. Лично мне кажется, что следовало бы
оставаться в Асунсьоне и найти там работу.
Один из лучших званых вечеров в Ла Хонде
пришелся на уик-энд Дня труда 1965 года, первую годовщину монтерейского
изнасилования. К тому времени блицбросок Ангелов к вершинам скандальнойп
популярности был в самом разгаре, и они постоянно общались с прессой. Репортеры
и фотографы ошивались вокруг «Эль Эдоб» почти каждый уикэнд – задавая вопросы,
фотографируя и надеясь стать свидетелями какого-нибудь отвратительного действа,
чтобы на следующий день поднять скулеж на первых страницах своих изданий.
Полиция Окленда отрядила специальный квартет, которому было поручено постоянно
вести тщательное наблюдение за Ангелами. Они периодически объявлялись в баре,
добродушно улыбались в ответ на поток оскорблений и долго толкались рядом с
байкерами, чтобы убедиться: outlaws знают, что они под колпаком. Ангелы обожали
такие визиты, им гораздо больше нравилось базарить с легавыми, чем с
симпатизирующими им чужаками или даже с репортерами, количество которых в «Эль
Эдобе» росло не по дням, а по часам. Несмотря на крепнущую дурную славу
«отверженных», полиция Окленда никогда не сдавливала горло Ангелам своими
наездами до предсмертного хрипа, чего нельзя сказать о политике в отношении
других отделений. Даже когда энтузиазм полицейских и оказываемое ими давление
достигло апогея, все равно отношения отделения Баргера с местным законом имели
специфический оттенок. Сонни объяснял это как создание потенциального единого
фронта в связи с давно ходившими слухами о готовящемся восстании чернокожих в
Восточном Окленде, который и негры, и Ангелы считали своей территорией.
Легавые, по его словам, рассчитывали на Ангелов, чтобы « держать ниггеров в
ежовых рукавицах».
«Они ниггеров больше боятся, чем нас, –
заметил Сонни, – потому что тех до хера, а нас мало».
Отношения Ангелов с неграми из Окленда были
такими же противоречивыми, как и с полицией. Их понятие о цвете кожи странным
образом искажено и подмухлевано, так что отдельные «хорошие цветные» находятся
по одну сторону баррикад, а масса «сумасшедших ниггеров» – по другую. Один из
«Кочевников» (бывшее отделение в Сакраменто) снимал квартиру пополам с
художником-негром, который устраивал все вечеринки Ангелов, не испытывая
никакой неловкости. «Отверженные"» называли его «настоящим клевым
чуваком».
– Он – художник, – сказал мне Джимми
однажды вечером на вечеринке в Окленде. – Я не очень-то разбираюсь в
искусстве, но говорят, что он – клевый».
Чарли – еще один «хороший цветной». Жилистый,
маленький негр, ездивший с Ангелами так долго, что очень трудно объяснить,
почему же он до сих пор не член клуба. «Черт, я восхищаюсь маленьким
ублюдком, – сказал мне один Ангел, – но он никогда не попадет в клуб.
Он-то думает, что попадет, но кишка у него тонка… блядь, да для этого только и
требуется – отрезать два черных яйца, и я могу тебе сказать, кого ребята будут
искать в комнате в первую очередь».
Я никогда не спрашивал Чарли, почему он не
ездит с «Драконами» Ист Бэй, общенегритянским клубом outlaws, таким же, как и
«Трепачи» из Сан-Франциско. У «Драконов» такой же, как и у Ангелов, наполовину
надуманный порыв и накал страстей, и их компания, с воем несущаяся по хайвею,
как ни ворчи, смотрится ярко и эффектно. Они предпочитают разноцветные шлемы, а
их байки, кричащая смесь чопперов и мусоровозок, – все как один «харлеи
74». «Драконам», как и Ангелам, в большинстве своем за двадцать, и почти все
они практически безработные. Так же, как и у Ангелов, у них отмечается
исключительная тяга к различным поступкам и действиям, от которых за километр
несет насилием или чем-то в этом роде.*
*"Трепачи» старше прочих байкеров во всех
отношениях. История клуба уходит своими корнями во времена существования «Пьяных
Задир». « В прошлом „Трепачи“ показывали высокий класс, – посетовал один
из Ангелов Окленда. – Но сегодня они только и делают, что сидят в своем
баре и играют в домино».
Как-то унылым вечером в пятницу, вскоре после
моей встречи с Ангелами из Окленда и задолго до того, как мне стало известно о
существовании «Драконов», я стоял в дверях «Эль Эдоб»… и вдруг парковочную
стоянку заполонили около двадцати больших, блистающих хромом байков, на которых
сидела наидичайшим образом выглядевшая компания негров, – такое я видел
впервые в жизни. Они свалились как снег на голову, в сопровождении
остервенелого рева моторов, и спешились так непринужденно, важно и уверенно,
что моим инстинктивным желанием при их появлении было бросить пиво и бежать без
оглядки. Я проболтался с Ангелами достаточно долго, чтобы врубиться в
подспудный смысл их представлений о «ниггерах»… и вот сейчас они оказались
здесь – банда черных коммандос, вломившихся прямо на командный пункт Ангелов
Ада. Я отошел от двери и передислоцировался в такую точку, откуда можно было бы
беспрепятственно рвануть на улицу, когда начнется махаловка цепями.
