«Что вы думаете о политике жесткой зкономии МВФ, недавно
принятой Россией?»
«МВФ? – искренне удивился он. – А что это такое?»
Я задал второй вопрос.
«Вас, как заметного российского банкира, не беспокоит, что
банкиров часто убивают?»
«Почему меня это должно беспокоить? – спросил
он. – Что тут необычного? На Западе банкиров убивают постоянно».
В декабре 1991 года одного из его партнеров по бизнесу,
директора московского «Профбанка», Александра Петрова, убили у дверей его
квартиры. Но самоуверенность Сипачева, судя по всему, была беспредельной. Один
британский бизнесмен рассказывал, как Сипачев подвез его на шестисотом
«мерседесе» без номерных знаков. Вместо того чтобы ехать по проезжей части –
оживленный Новый Арбат, – шофер погнал машину прямо по тротуару, разгоняя
пешеходов и уличных торговцев.
Экспортные отрасли промышленности тоже были лакомым куском
для организованной преступности. В 1993 директоров госпредприятий, где
проходила приватизация – нефтеперерабатывающие комбинаты, алюминиевые заводы,
компании по лесозаготовкам – отстреливали одного за другим. Один из наиболее
уважаемых российских бизнесменов, Иван Кивелиди, крупный промышленник,
занимавшийся химической продукцией, председатель «Росбизнесбанка», основатель
«круглого стола Бизнес России», был уничтожен особо изощренным образом. В
телефонную трубку в его кабинете втерли ядовитый токсин; с пеной у рта Кивелиди
рухнул на пол и через три дня скончался.
Убийство стало основным способом борьбы с конкурентами.
«Вместо того чтобы употреблять рыночные способы конкуренции и улаживать свои
разногласия путем переговоров или в суде, бизнесмены нанимают профессиональных
убийц и решают вопросы с помощью оружия», – жаловался Георгий Хаценков,
бывший сотрудник агентства новостей ТАСС, открывший несколько ювелирных
магазинов.
Перестрелки в Москве исчислялись сотнями, часто происходили
средь бела дня. Стреляли из пистолетов, автоматов, под машины подкладывали
бомбы, иногда в ход шли даже гранатометы. «Современное оружие (на нас) потоком
идет», – замечал генерал Рушайло.
В 1993 году число убийств в России по официальным данным
составляло 29 200 – то есть на душу населения вдвое больше, чем в США, где в
том году был свой всплеск убийств. За период с 1989 по 1993 год количество
убийств в Москве выросло в восемь раз. Эти цифры ужасают, но они – лишь доля от
действительного числа этих преступлений в России. Ведь у многих убитых в графе
«причина смерти» стояло: «самоубийство», «несчастный случай», «исчезновение».
Категория «исчезновение» была по масштабам особенно пугающей. Представитель
Московского РУОПа по связи с прессой Андрей Пашкевич сообщал: помимо 30 000
убитых ежегодно еще 40 000 «исчезает». Большинство из этих пропавших без вести,
говорил он, наверняка – жертвы убийств. Отсюда выходит: по официальной
статистике уровень убийств в России составляет 20 на 100 000 жителей, что вдвое
выше, чем в США, но в действительности этот уровень превышает американский в
три или даже четыре раза. Жертвами убийц становились известные и занимавшие
важные посты люди, а поймать злодеев работникам правоохранительных органов
никак не удавалось.
Хотя милиция была не в состоянии остановить волну насилия,
многие милиционеры пытались это сделать и гибли в борьбе с преступниками. В
1994 году в перестрелках с бандитами были убиты 185 милиционеров и 572 ранены.
Милиции не хватало мощного следственного подразделения, чтобы дать преступникам
достойный отпор. Основная структура – РУОП – была недоукомплектована, плохо
оснащена и не вполне свободна от политического влияния.
С правовой системой дело обстояло еще хуже. В России никогда
не было судей – специалистов по организованной преступности; положений,
позволявших заключать с обвиняемыми соглашения о признании вины, в законе не
существовало; отсутствовала программа защиты свидетелей. Более того, у
российских судей была репутация податливых – они привыкли следовать требованиям
властей, к ним можно было подобраться с помощью взяток или угроз. Милиция
жаловалась: даже если удавалось арестовать самых отъявленных злодеев, главные
свидетели обычно снимали свои показания, а судьям ничего не оставалось, как закрыть
дело.
Законы против вымогательства и бандитизма, конечно, были, но
они работали, только если преступника брали с поличным. Не было закона,
запрещавшего заниматься организованной преступностью, входить в состав
преступной группы. Взятки, расхищение средств, отмывание денег, мошенничество –
для борьбы с этими явлениями правовых инструментов было явно недостаточно.
Например, чтобы вынести приговор по обвинению в мошенничестве, прокурор должен
доказать: обвиняемый знал, что совершает мошенничество (другими словами,
незнание закона является оправдательной причиной). В России не было
законодательства, хотя бы отдаленно напоминавшего американский РИКО (закон о
борьбе с организованной преступностью), с помощью которого Америке удалось
сломить хребет мафии. В 1995–1996 годах Дума наконец приняла закон о борьбе с
организованной преступностью, но его забаллотировал Совет Федерации, где
заседали региональные лидеры и люди президента Ельцина; закон этот был принят и
подписан президентом только в 1997 году. Закон об отмывании денег прошел через
парламент летом 1999 года, но президент Ельцин наложил на него вето.
В 1996 году директор ЦРУ Джон Дейч сообщил Конгрессу США,
что в России существуют тесные связи между организованной преступностью и
многими членами Думы. По мнению председателя комитета Конгресса Бенджамена
Гилмена, именно эти связи тормозили принятие эффективных законов, направленных
на борьбу с преступностью. Но основное сопротивление оказывала даже не Дума, а
сам Кремль – окружение Бориса Ельцина.
«Будто сидишь в куче дерьма, связанный по рукам и ногам –
все запахи чувствуешь, все видишь, а сделать ничего не можешь», – ворчал
один из московских сыщиков.
На московских улицах люди со шрамами на лицах, перебитыми
носами, бычачьими шеями и могучими бицепсами бросались в глаза. Это были
охранники, в прошлом советские спортсмены, потерявшие работу сотрудники КГБ или
спецназовцы – затраты на оборону резко сократили, и этим профессионалам,
обученным убивать, было просто некуда деваться. В их число входили
подготовленные штангисты, гимнасты, борцы, хоккеисты, боксеры, каратисты,
снайперы, взрывники; кое-кто мог похвастать тем, что в советские времена
защищал честь страны в олимпийской сборной. Увы, социалистическая слава
рассеялась, олимпийские медали потускнели. У этих бойцов и спортсменов просто
не оставалось выбора: либо в охранную структуру, либо защищать бандитов (часто
одно не исключало другое). Общее число «частных охранников» в России, по
оценкам, составляло 800 000 человек, и это были отнюдь не пенсионеры,
охранявшие автостоянку, а прекрасно подготовленные профессионалы.
Особенно плодородной почвой для вербовки в бандиты стала
армия. Когда российские воинские подразделения вернулись из Восточной Европы,
без крыши над головой оказались более 100 000 офицеров; их семьям
часто приходилось жить в палатках и прочих временных жилищах. Весьма скромные
зарплаты офицерам, как правило, выплачивали с опозданием в несколько месяцев.
Российская армия сокращалась, и около миллиона воинов были отправлены домой
безо всякого пособия. «Когда-то звание армейского офицера было
престижно, – жаловался мне Григорий Иванченко, недавно демобилизованный
подполковник. – А теперь нам куда – в швейцары или ночные сторожа?»
