Но, стоит заметить, было у Куприянова одно хобби, значащее для него гораздо больше, нежели простое увлечение. Еще когда ему исполнилось лет десять-одиннадцать, брат отца подарил своему маленькому племяннику фотоаппарат. Мальчишка быстро освоил подарок, фотографии у него получались и в самом деле неплохие. Четкие, яркие, интересные по ракурсу, иногда довольно необычные. Он умел и любил фотографировать людей. Став студентом театрального факультета, Куприянов забросил фотографию, требующую немалого времени и полной самоотдачи. Теперь же, после отчисления, он мог позволить себе такую роскошь – не выпускать камеру из рук. Он снимал актеров, его работы нравились, о нем заговорили. Слух о новом талантливом фотографе докатился до директора театра. Тот подержал в руках несколько снимков собственных подчиненных и, рассмотрев их как следует, обрадовался. Давно пора было сменить в фойе портреты актеров – десять лет висят, кого и нет уже, кто состарился до неузнаваемости, и новых много прибыло... Данила с энтузиазмом принялся за работу и выполнил ее, ко всеобщему удовольствию, великолепно. Довольны были актеры – в руках и глазах Куприянова таилось что-то, позволявшее ему переносить на чувствительную кодакскую пленку прежде всего достоинства внешности, подчеркивать лучшие ее черты, а в худших находить изюминку. Доволен был директор – портреты могли бы влететь ему в кругленькую сумму, а начинающий фотограф радовался скромному гонорару. Впрочем, скоро о талантливом парнишке узнал директор другого театра, драматического. Он тоже возжелал по дешевке сменить портреты в фойе, но Куприянов на этот раз был начеку и заломил цену. Портреты ему все равно заказали, гонорар все равно оставался смешным по сравнению с гонораром профессионального фотографа.
Вот она, жизнь-то, вот они, легкие денежки! Какое счастье, что у Данилы Куприянова оказался все же талант, а то хоть ложись да помирай. Одно неприятно – театров в городе больше не было. Нет, еще кукольный был, но там в фойе предпочитали вешать почему-то кукол, а не портреты актеров. Деньги у Куприянова быстро кончились, к тому же на него были обижены собратья по фотографическому цеху. Знаковых фотохудожников в миллионном городе насчитывалось немного – провинция не очень-то располагает к богемным занятиям. Но те, что были, по праву могли считаться монстрами от фотографии. Три столпа фотоискусства – Тополев, Кузяев и Шелестов. Самый известный и пожилой, Тополев, человек тонкой духовной организации, меньше всех обижался на новичка. Тополев слыл пейзажистом, рыбаком, философом и вдохновенным пьяницей. Кузяев специализировался на «обнаженке» – никто не умел столь чувственно и проникновенно передать на снимке изгибы женского тела, дерзость разбросанных по красному атласу волос, этакую необузданную и вместе с тем предусмотрительно обрамленную рамками филистерской деликатности страсть. Фотограф Кузяев всегда требовал от моделей «обнажения души», нравоучительно читая хихикающим девицам стишок из Cеребряного века о танцовщице, которая сначала снимает с себя платье, потом – плоть, и остается перед зеваками одно ее пылающее неугасимым огнем естество. Только вот имя автора он никогда не мог вспомнить... Вероятно, и не было никакого поэта Cеребряного века, а стишок написал сам Кузяев. Впрочем, вел он себя с моделями весьма скромно – тому способствовала некоторая особенность студии. Прямо под ней располагалась непосредственно квартира Кузяева, в которой, кроме него самого, проживала еще супруга, эффектная дама Галина, бывшая фотомодель Гала, между прочим. Эта достойная особа занимала теперь свободное время исключительно выращиванием фиалок и дрессировкой мужа. Галина сама в свое время потеряла голову в студии любителя «ню» после съемки, чтения стихов и бутылки рислинга. Но, будучи девушкой разумной, вовремя опомнилась, сокрушительной атакой женила на себе Кузяева и принялась яростно следить за его нравственностью. Теперь, помимо обычной проблемы в лице ревнивой жены, Кузяев огреб еще одну – молодого талантливого конкурента. Вот уже новичку заказали делать портреты актеров, а потом, глядишь, и модели к нему переметнутся за портфолио!
Больше всего же был обижен Алексей Шелестов, прозванный за исключительное, феерическое, ослепительное уродство Смертный Грех. Во-первых, его уникальность меркла и бледнела рядом с красотой новичка. А ведь им приходилось то и дело сталкиваться на выставках! Во-вторых, Алексей был художником-декоратором нескольких спектаклей и рассчитывал, что халтурку дадут ему – так полагалось по ранжиру. Но самый обиженный и поступил умнее всех. Он решил подружиться с Куприяновым и разделить сферы влияния.
Провинциальный город ценил своих художников. В местном Доме искусств то и дело организовывались выставки. На одной из них Шелестов сам подошел к Куприянову и завел с ним разговор. Даниил очень обрадовался. Его пугало настороженное отношение собратьев по цеху. Шелестов предложил Дане помощь в устройстве студии, дал пару-тройку дельных советов и вообще обласкал. Посетители с удивлением оглядывались на эту парочку – огромный, уродливый, мрачный Смертный Грех с неровным бритым черепом, рябым лицом, глубоко посаженными глазами и красавчик Даня Куприянов.
Через год после своего театрально-фотографического дебюта Даниил-Архангел уже мог похвастаться успехами: благоустроенная студия в центре города в помещении престижного экономического института, обширная клиентура, немалые заработки и несколько очень неплохих заказов. Например, на пару с Шелестовым оформил альбом «Наш прекрасный край» – огромное, дорогое и бесполезное издание, дань амбициям губернатора этого самого прекрасного края.
Но Архангел не хвастался своими достижениями. Он понимал, что сделано слишком мало. Он даже не мог позволить себе снимать квартиру – денег хватило бы только на жалкую конуру, жить в такой – только испортить репутацию. Творческая и денежная профессия не обманула его, он занимался любимым делом и получал дивиденды – финансовые и моральные. Но квартирный вопрос стал навязчивым пунктиком. В однокомнатной квартире, с двумя родителями, стало невыносимо после того, как отец и мать вышли на пенсию. Мама целыми днями тарахтела швейной машинкой и погромыхивала посудой, отец располагался у окна рисовать свои бездарные акварели. Он, видите ли, много лет мечтал отдаться любимому делу! Даня попробовал жить в студии, но не получил одобрения со стороны институтского начальства. К тому же в студии не было ни ванны, ни холодильника, ни плиты, в конце концов! А Куприянов любил понежиться в благоуханной пене, и добрую домашнюю кухню тоже уважал, и аккуратную, вычищенную мамой плиту, на голубом цветке которой румяно поджаривалось в панировочке его любимое куриное филе, очень ценил. Следовало искать приюта, своей ниши не только в профессиональной, но и в личной сфере. Пора было задуматься о собственном домашнем очаге.
В таком состоянии поиска он и находился, когда Смертный Грех устроил его на работу в «Станислав», а Саша Геллер, суровая парка, вершащая чужие судьбы, привела в гости к Веронике.
Девушка Даниилу понравилась. Хотя, признаться, ждал он большего. Саша наболтала ему с три короба о «милой особе, страшно обаятельной, такая молодая и уже редактор журнала». Но красавчик Куприянов нетребовательно относился к девичьей красоте.
Бывает, люди удивляются: «Что она, такая эффектная, нашла в этом уроде?», «Чем такая серая мышка привлекла видного парня?». И упускают из виду, что красотой бывают озабочены люди, сами таким достоинством не обладающие и потому жаждущие самоутверждения на зыбкой почве внешних эффектов! Те же, кто не закомплексован из-за своей внешности, выбирают себе партнеров по другим критериям.
