Кирилл заворочался, что-то сонно пробормотал, и Ольга, содрогаясь от волнения, от чувства постыдности своего поступка, сунула злополучную фотографию в конверт, а конверт – обратно, во внутренний карман пиджака. Затем на цыпочках ушла в ванную, присела там на плетеный бельевой короб и глубоко задумалась, глядя на себя в затуманенное зеркало. Но вряд ли в эту минуту глаза ее видели что-либо из реального мира. Посидев так минут десять, она напилась воды прямо из-под крана (о, этот омерзительный привкус, знакомый тем, кто ночью глотает «воду из стенки», глотает жадно, словно она может дать счастье, радость, разгадку мучающей тайны!), встала и пошла обратно. За десять минут девушка твердо решила не страдать понапрасну и непременно спросить у Кирилла, кто такая эта Жаклин и почему ее фотография произвела на него такое впечатление. На этой мысли она, как ни странно, спокойно уснула. Но все оказалось не так-то просто.
Утром Оля так и не смогла задать Кириллу мучивший ее вопрос. Он выглядел как всегда, жадно поглощал поджаренную ветчину и тосты, нарочно перемазал всю физиономию томатным соком, желая только рассмешить Ольгу, и весело планировал сегодняшний день, благо было воскресенье. Потом он повез ее в зоопарк. Просто Оля сказала, что сто лет не была в зоопарке. Там они смотрели, как кормят молодняк, долго сидели у пруда и съели столько мороженого, что хватило бы на целый детсад. Словно вернулась ранняя юность, словно все будет хорошо.
Человек бывает равнодушен и по отношению к ближним, и по отношению к себе тоже. Ольга навредила себе этим молчанием – она не знала, что Кирилл ждет расспросов по поводу вчерашнего происшествия, не полагала, что он, который терпеть не может разговоров на душещипательные темы, мечтает поговорить с ней, с Ольгой, о той девочке, чья фотография оказалась в кармане пиджака.
* * *
Костюм был куплен десять лет назад, и Кирилл надевал его всего пару раз. Сейчас этот фасон снова вошел в моду, и все же хозяин не вспомнил бы о нем, если б, собираясь на свадьбу друга, не обнаружил на лацкане своего выходного костюма здоровенное пятно. Это был не единственный его костюм «на выход», но второй, по иронии судьбы, отбыл в химчистку два дня назад.
– Я надену брюки и легкий такой бежевый свитер, – поделился Кирилл с Лелькой в телефонном разговоре.
– И не думай. Я буду в вечернем платье с голыми плечами. Понял?
– Нет. То есть про платье я понял, а про суть возражения не допер.
– Все ты допер! И вообще, что за выражения? Я буду выглядеть, как принцесса, а ты – как нищий. Нехорошо.
– Этот свитер я купил в Лондоне, и он стоил сорок фунтов!
– Ой-ой-ой, – неопределенно отозвалась Лелька. – Все же будь так добр, приди в костюме.
Кирилл, конечно, попытался свести проклятое пятно. Но сказывалось отсутствие опыта – после оттирания влажной тряпкой оно значительно побледнело, но осталось все же заметным. Времени на дальнейшие водные процедуры не было, некогда теперь и ехать за новым костюмом. Кирилл, который очень прохладно относился к порядку в своей квартире и тем более в студии, был большим аккуратистом в том, что касалось собственной внешности. Пойти в костюме с запятнанной репутацией на свадьбу он не мог и потому, чертыхнувшись, снова полез в гардероб – в смутной надежде найти что-то подходящее. И сразу же наткнулся на этот очень приличный костюм. Даже странным показалось, почему он, так давно преданный забвению, вдруг оказался висящим на виду. Должно быть, Лелька хозяйничала в гардеробе…
Кирилл облачился в найденный костюм, повертелся перед зеркалом и остался доволен. Припомнил, что практически не носил его. Новенький бледно-зеленый галстук подошел к нему идеально, да и сидел костюм хорошо. В свое время Кирилл сильно похудел – это и послужило причиной длительной ссылки и забвения костюма, но с тех пор он опять поправился, и все теперь – тютелька в тютельку, как говорили московские портные в старые добрые времена!
А в карманы он лазить не стал. Зачем? Сунул бумажник, и дело с концом. Оказалось, напрасно. Впрочем, тогда он ощупал пиджак, и ему показалось, что карманы пусты. Но этот конверт такой тонкий, на ощупь его можно было бы и не почувствовать…
После свадьбы Кирилл захотел поехать к Ольге и, вероятно, удивил ее, но не стал объяснять причин такого решения. Зачем? Да просто хотел сделать подруге приятное. Утром можно было бы выбраться куда-нибудь – только вдвоем, на целый день. Ольге непременно понадобилось бы заехать к себе домой, и драгоценное время пропало бы.
И вот надо же было так случиться! Неловко запутался рукой в рукаве – торопился раздеться, чтобы зверски вломиться к любимой женщине в душ, где она расслабленно нежилась под горячими струями, – и что-то зашуршало в верхнем внутреннем кармане. А когда Кирилл достал и раскрыл тонкий, как луковая шелуха, такой же золотисто-желтый конверт – не смог сдержать изумленного вскрика.
На фотографии была Жаклин, смотрела своими кроткими и лукавыми глазами. И воскрешался, медленно и мучительно срастался, будто поднимаясь к зыбкой поверхности, этот полузабытый, бледный образ, ушедший когда-то на самое дно памяти. Сначала Кирилл изо всех сил старался изгнать из памяти девушку, убегал закоулками сна от ее ночного упрекающего призрака, а потом и впрямь забыл. Но не до конца, оказывается, потому что все вспомнил сразу…
– Все жду, когда газетная передовица начнется словами: «В наше веселое время», – шутил отец Кирилла, журналист-международник Владлен Стеблев. Теперь он мог позволить себе шутить, не то что в иные времена.
Когда-то он, уважаемый специалист в области политологии, опытный, «прожженный» аналитик и знаток всяческих оттенков политической палитры западного мира, имел во Франции весьма широкий круг определенных знакомств и связей. Он лично знал многих влиятельных политиков, был вхож в такие дома, куда простые смертные не допускаются даже на католическое Рождество. Причем Владлен Стеблев никогда не довольствовался парадной стороной дела, осторожно собирая информацию о тайных, черных входах и выходах. В последнем ему помогали вездесущие газетчики, местные репортеры, могучие акулы и мелкие, но не менее зубастые пираньи пера, с коими он тоже поддерживал тесные контакты.
В конце концов обладание закрытой информацией и вхожесть в разнополюсные политические сферы сыграли со Стеблевым вот уж и впрямь злую шутку. В одном из воскресных выпусков газеты «Юманите» («Юманите-диманш») он опубликовал большую статью о становлении компартии во Франции. Но только без периодов и унылой хронологической последовательности – раскованно, занимательно, со множеством любопытных примеров. Уже передавая материал в редакцию, прежде согласовав его, конечно, с Москвой, Стеблев по своему обыкновению решил включить в него еще несколько эпизодов, дабы придать работе большую фактурность. И, в частности, позволил себе пошутить в том плане, что, мол, для левых сил Франции Грибоедовский канал в экономическом смысле гораздо глубже Ла-Манша.
Осторожность подвела Стеблева-старшего в первый и последний раз. И все же красное словцо ему дорого стоило. Противники коммунистов завопили в прессе о «руке Москвы», тянущейся на сей раз к урнам избирательных участков – все это, как назло, произошло накануне выборов. Бывшие друзья немедленно отстранились от русского журналиста, публично хлопнув перед ним створками своих политических раковин. Отголоски скандала неизбежно докатились до Москвы, Владлен Петрович был немедленно отозван на родину, где ему в жесткой форме напомнили некоторые прописные истины, касающиеся и маститых журналистов в том числе. Казалось, дорога в Париж была навсегда заказана. Но близилась, надвигалась, дышала в спину старого политического уклада новая реальность, новая идеология, новая сила.
