Впрочем, тема появилась сама собой.
Макаров оказался страстным поклонником парфюмерии.
– Да, такое вот немужественное хобби. Недаром все великие парфюмеры – мужчины. А вы думаете, я просто так открыл «Эдем»? Ради бизнеса? Нет, Настенька. Просто мне хотелось постоянно быть в курсе новинок. Да и вообще, сделать хобби профессией – есть в этом какое-то благородное безумие, вы не находите?
Я соглашалась.
С детства Жан Макаров ощущал необыкновенную страсть к ароматам. Нет, он, как и все нормальные мальчишки, обожал машинки и солдатиков, но не было для него более острого и волнующего удовольствия, чем прокрасться в родительскую спальню и перенюхать флакончики, стоявшие на трюмо. Мама была красавица, модница, духов у нее имелось много, от незамысловатых польских «Быть может» до драгоценных «Chanel № 5». Даже трогать эти бутылочки, тяжеленькие, прохладные, казалось настоящим наслаждением. Тугие притертые пробки надежно сидели в горлышках, поддавались детской руке с трудом. Все запахи были разными – «№ 5» пахли свежевыпавшим снегом и ванилью, «Быть может» – еловой хвоей и обещанием праздника, в округлом флаконе «Opium» прятался джинн из восточных сказок, а в острогранном «Kristall» таилась Снежная Королева. «Красная Москва» пахла бабушкой. Он быстро понял, что из флакона духи пахнут не так, неправильно. Жан стал прикасаться пробкой к носовому платку. Чистенький и наглаженный носовой платок всегда лежал в кармане штанишек. Платок пах целый день и запах постоянно изменялся, хорошел, переливался разными нотами… Отчего-то мальчик всегда делал это тайно, и по вечерам няня Паша, старенькая тетка отца, живущая в доме на правах няньки, удивлялась, чуя в детской комнате удивительно красивый аромат.
– Нешто мать заходила спокойной ночи пожелать?
Но мама заглядывала редко. Они с отцом часто бывали в отъезде – отец работал журналистом-международником, мать сопровождала его в поездках. Родители ничего не знали о хобби сына. Правда, как-то он едва не выдал себя, опрокинув на афганский ковер флакон «Magie Noire». Предательское пятно истошно благоухало два месяца, но проступок сошел с рук, был принят за обычную мальчишескую шалость.
Жан-малыш интересовался маминой коллекцией духов. Жан-юноша стал собирать собственную коллекцию. Разумеется, это он также держал в тайне. В запирающемся ящике письменного стола хранил флакончики, привезенные отцом якобы в подарок подружкам и одноклассницам Жана. Одноклассницы пользовались духами «Наташа» фабрики «Новая Заря». Жан вдыхал тайком изысканные арабские ароматы. И он снова выдал себя, когда отец спросил у него, кем бы он хотел стать. Вопрос был риторическим – всем было ясно, что Макаров-младший пойдет по стопам Макарова-старшего, станет журналистом-международником.
– А где учат на парфюмера? – неловко ляпнул Жан.
Отец посмотрел на него искоса.
– Гм… Думаю, прежде всего нужно изучить химию. Да-да. А потом уж… – отец сделал неопределенный жест. – Но ты же это невсерьез?
– Разумеется, нет, – кивнул Жан и пошел открывать дверь репетитору – нужно было подтянуть немецкий.
Но хорошо налаженная жизнь с предсказанным будущим внезапно закончилась. Отец заболел, чем-то странным, неопределимым. Врачи отводили глаза и списывали болезнь на неизвестную науке инфекцию – Макаров недавно вернулся из горячей точки планеты, где снял несколько скандальных репортажей. Его перевозили из больницы в больницу, из института в институт, ждали возвращения в Москву какого-то профессора, специалиста по таинственным инфекциям и загадочным паразитам, который уже два месяца как мотался по джунглям, отлавливая редкий вид комара, распространявший черную лихорадку… Но не дождались, отец умер. Вернувшийся очень вовремя профессор, ожесточенно почесывавший комариные укусы, присутствовал при вскрытии и заявил, что ничем не смог бы помочь больному. Дело журналиста-международника Макарова прочно засекретили и новоявленной вдове посоветовали особенно-то не выступать, а то так можно всего лишиться. Мать помнила, оказывается, как в аэропорту к Макарову-старшему подошел какой-то человек, которого он вроде бы узнал и согласился выпить с ним коньяку, пока не позовут на регистрацию рейса. С этого дня Макаров заболел и больше уже не поднялся.
По инерции жили еще на широкую ногу – Жан брал уроки алгебры и немецкой грамматики у репетиторов, мать грустила, прогуливаясь по изысканно обставленным комнатам, няня Паша совместно с бабушкой вели хозяйство и вдохновенно бранились по самому незначительному поводу. Приходили в гости друзья и знакомые отца, а также друзья друзей и знакомые знакомых отца. Приносили цветы. Все пили, не чокаясь, крымские вина, с аппетитом закусывали и просили хозяйку спеть. Мать садилась за рояль, снимала драгоценные кольца и опускала легкие пальцы на пожелтевшие от времени клавиши. Она пела предсмертную арию Лизы из оперы «Пиковая дама».
Жизнь мне лишь радость сулила,
Туча нашла, гром принесла,
Все, что я в мире любила,
Счастье, надежды разбила!
Ах, истомилась, устала я!
Ночью ли, днем, только о нем,
Ах, думой себя истерзала я…
Где же ты, радость былая?
Туча пришла и грозу принесла,
Счастье, надежды разбила!
Она прекрасно пела – когда-то закончила консерваторию, выступала с концертами. Гости слушали, не забывая жевать птифуры. Потом долго прощались в прихожей. После их ухода мать перебирала цветы, подрезала их, расставляла по вазам.
– Давай мне, снесу к метро, продам хоть за што, – говорила ей няня Паша.
– Что вы, нянечка! Это подарок. Подарки нельзя продавать.
– Ишь, нельзя. А по мне, как прижмет, так и можно. Да мне какое дело? Проживайте, донашивайте, а когда новое справите – неизвестно…
Нянька оказалась права.
Сначала вместо крымских вин и птифуров к столу стал подаваться кислый рислинг и бутерброды с краковской колбасой.
Гости приходили реже, а потом и вовсе перестали заглядывать.
Потом пришел черед репетиторов.
Потом бабушка пошла работать консьержкой в соседний дом.
В доме, где они жили, тоже требовались консьержки, но работать в своем доме бабушка стеснялась.
Доход семьи складывался из бабушкиной получки и пенсии, нянькиной пенсии и денег, что Жан получал за отца.
Этого бы хватило на жизнь, если бы мать не стала вдруг нервной и капризной. Она часто плакала по пустякам – из-за того, что в химчистке испортили французский плащ, из-за того, что ободрались носы туфелек, что в фарфоровой баночке почти кончился крем, из-за того, что у нее больше нет духов. А потом она даже плакать перестала, только сидела и смотрела в окно. Молча, сложив руки на коленях.
Жан крепился, а потом открыл свои закрома.
Мать смеялась, как раньше, благоухали ее волосы, ее потрепанный халат снова сиял всеми цветами радуги. Дело, значит, стоило того – духи оказались способны возродить к жизни усталую, равнодушную женщину, зажечь огонек в ее глазах.
