– Поздравляю, рыжая, – сказал Сварог. –
Кажется, ты все же становишься взрослой, если перестала очертя голову кидаться
с мечом на первого встречного неприятеля…
Мара прищурилась:
– И эти вот насмешки – вся благодарность за мои великие
свершения на благо познания? Ну ладно, моя месть будет ужасна… Мэтр, не пора ли
разобрать сокровища? Вы ведь с ума сходите от нетерпения!
Анрах, словно только и ждал конкретного приказа, проворно
отставил чарку, расплескав выдержанное вино, бросился к мешкам. Сгоряча кинулся
распутывать узлы кожаной шнуровки зубами и ногтями, но Мара, похмыкав, подала
ему кинжал, и дело пошло гораздо быстрее – мэтр, ничего вокруг не видя и не
слыша, кромсал шнурки даже там, где мог без труда развязать, валил высокие
мешки набок, одну за другой вынимал книги, произносил вслух названия – громко,
торжественно, звенящим от возбуждения голосом. Гладил ветхие переплеты, как
женские щеки, его лицо стало молодым, одухотворенным, восторженным, Сварог даже
позавидовал чуточку – он видел перед собой человека, воспарившего от счастья
куда-то к седьмому небу, самому высокому, согласно здешним поэтическим
метафорам.
Однако сам он чем дальше, тем больше испытывал разочарование
и скуку. Несомненно, это были уникальнейшие издания, патентованные раритеты,
уникумы, способные, судя по виду Анраха, привести ученый мир в бессильную
зависть. Вот только, все сильнее возрастали подозрения, здесь ничего не было
для насущных целей Сварога – приземленных, практичных, далеко не столь
возвышенных, зато жизненно необходимых. Ну что же, сказал он себе, всеми силами
стараясь не показать того, что творилось на душе, никто и не обещал, что добыча
эта поможет в текучке, так что и разочарования никакого не должно быть.
Главное, вернулись живыми и невредимыми – и пусть Анрах двигает вперед науку,
ему по жизненному призванию положено…
Мэтр стоял посреди комнаты, по пояс скрывшись за второпях
наваленными штабелями книг – фолиантов в классических дощатых переплетах с
золочеными петлями, на каких можно было подвешивать и ворота, пухленьких
карманных томиков, полуразвернувшихся свитков. В кабинете остро пахло ветхой
кожей, пылью и еще чем-то трудноопределимым, что при некотором напряжении
фантазии можно было и окрестить «ароматом ушедших веков». Сияющий Анрах уже
раздражал Сварога, охваченного своими тягостными заботами, и он стал
прикидывать, как потихоньку убраться отсюда под благовидным предлогом, чтобы
ненароком не испортить радости мэтру, и в самом деле неплохо потрудившемуся.
Мара вдруг отставила кубок, встала, выпрямилась с хорошо
знакомым Сварогу лукавым огоньком в глазах, оглянулась на счастливейшего из
смертных, стоявшего посреди груды уникумов. Улыбнулась хитро, загадочно:
– Я же говорила, что месть моя будет ужасна…
Посмотрите, мэтр – наш повелитель, хотя и не показывает этого по великодушию
своему, на самом деле потихонечку впадает в уныние. Он определенно предпочел бы
всему этому великолепию нечто более прозаическое, способное помочь не столь
возвышенным, но практичным задачам… Вполне возможно, его надежды не были бы
беспочвенны, но он вместо благодарности насмехается над кое-кем из своих верных
сподвижников по свойственному ему бессердечию и злоязычию…
Заложила руки за голову и безмятежно потянулась, уставясь в
потолок с мечтательной, насмешливой улыбкой. Сварог смотрел на нее напряженно,
потихонечку исполняясь надежды. Как-никак он ее хорошо знал.
– Выкладывай, рыжая бестия, – сказал он хрипло.
– Ты сожалеешь о насмешках?
– Сожалею, сожалею, – сказал он. – Со стыда
сгораю… Ну?
Мара фыркнула, извлекла из-под кресла черный кожаный футляр
с полустершимся золотым тиснением – в таких обычно хранили важные документы –
проворно открутила крышку с черной шелковой кистью, вытряхнула себе на ладонь
какой-то предмет и, держа его двумя пальцами, подала Сварогу. Сказала
наставительно:
– Ты, конечно, и знать не знаешь, но это…
Сварог выхватил у нее кольцо – не рассуждая, почти грубо.
Наверное, лицо у него вмиг переменилось, и настолько, что Мара моментально
умолкла, став серьезной.
– Быть этого не может, – сказал он. –
Перстень Асверуса…
– Ну надо же, – сказала Мара разочарованно. –
Вот так стараешься-стараешься, хочешь произвести впечатление, а потом вдруг
выясняется, что не получится никакого сюрприза, и труды твои, чего доброго,
были напрасными…
– Ничего подобного, – сказал Сварог, не отрывая
глаз от лежащего на ладони перстня. – Ты великолепна, ты лучшая на свете,
о чем бы ни шла речь…
Поднял ладонь к глазам. Золотое кольцо искуснейшей работы,
сделанное отнюдь не ремесленником – тончайшая чеканка в виде дубовых листьев,
изящные линии. Вместо камня – крохотный, с вишню, человеческий череп,
заключенный в нечто вроде ажурного полушария, подогнанного так, что череп
нисколечко не хлябал. Самый обычный череп, только крохотный, очень старый на
вид – ну да, и самому перстню должно быть более ста двадцати лет…
– Ты насквозь прав, но понятия не имеешь, насколько я
лучше всех на свете, – сказала Мара, наблюдавшая за ним с гордым и
довольным видом. – Ты еще бумаг не читал. На-ка, ознакомься.
Она вытряхнула из футляра два листа пергамента –
потемневшего, утратившего гибкость. Мельком всмотрелась, подала Сварогу один,
второй оставила себе.
Он впился взглядом в аккуратные строчки, выведенные искусным
писцом.
«Сим удостоверяется, что прилагаемые украшения, как то:
перстень золотой весом в двести четыре квинутна с украшением из неизвестной
кости в виде черепа и золотое же ожерелье весом в тысячу сто семьдесят три
квинутна с восемью сапфирами и четырьмя украшениями в виде черепов из той же
неизвестной кости изготовлено в моей мастерской с приложением надлежащих клейм
по заказу благородного Шеллона, графа Асверуса, каковой расплатился со мною
сполна, благодаря чему вышеописанные изделия переходят в его полную и безраздельную
собственность.
Сословия Мер и Весов златокузнец Тиме Аркарад, дано в Равене
числа сорок первого месяца Квинтилия года три тысячи пятьсот восьмидесятого
Харумской Эры».
Ниже красовалась затейливая подпись со множеством завитушек
и вензелей, служивших, надо полагать, исключительно для профессионального
выпендрежа. А еще ниже протянулась одна-единственная строчка:
«Пробирное клеймо приложено 40 Квинтилия 80 X Э
канцелярии советником…»
Подпись канцелярии советника совершенно неразборчива, далеко
не такая манерная – должно быть, ему по роду службы приходилось оставлять
ежедневно десятки автографов, и он заботился об экономии трудов, а не о
излишней красивости.
– Примерно за четыре месяца до его убийства, –
сказал Леверлин, видя, что Сварог дочитал и опустил руку с бумагой. – Ты
вторую посмотри…
– Подождите, – сказал Сварог. – А ожерелье
где?
Мара фыркнула:
