Одним словом, герцог был ему решительно необходим. Особенно
если учесть, что нужно было в самом скором времени грамотно составить еще один
проект, самый грандиозный из всего, что Сварог до того Лемару поручал.
И сейчас уже можно говорить, что никто, кроме Лемара, с этим не справится.
Какое уж тут уголовное преследование или немилость… Придется стиснуть зубы и
терпеть.
Он подумал с грустью, что ничего почти не осталось от его
былых прекраснодушных мечтаний, с какими вступал на свой первый трон. Мечтания
эти лишены были четкости деталей, он попросту размышлял, что править будет
справедливо и милосердно, что сподвижниками его станут благородные
бессребреники и прекраснодушные идеалисты, мудрые книжники и народные
заступники. Нечто в этом роде.
Увы, жизнь не оставила камня на камне от этих абстракций. Ну
разумеется, при нем состояли и мудрые книжники вроде Анраха, и честные,
романтичные мальчишки вроде Элкона и юного герцога Бресингема…
Но на них нельзя было полагаться в главном. Всеми
доставшимися ему землями следовало управлять жестко и круто, без тени идеализма
и романтики – и вот тут бесценными для него оказались совсем другие кадры,
вроде Интагара, герцога Лемара, Старой Матушки с ее пытошными и виселицами в
Трех Королевствах. Самое печальное, пожалуй, в том, что он давным-давно
убедился: в этом мире и с этим народом иначе нельзя. Быть может, в далеком будущем,
когда смягчатся нравы и излечится от многих пороков род человеческий, кто-то,
пришедший на его место, начнет править совершенно иначе. У трона не
протолкнуться будет от романтиков, идеалистов и бессребреников, денно и нощно
озабоченных трудами на благо человечества – а подданные, в свою очередь,
перестанут воровать и тунеядствовать, подделывать монету и нарушать межи… Быть
может. Одно Сварог знал совершенно точно: сам он до этой прекрасной поры ни за
что не доживет, даже учитывая дарованное ему долголетие… И надеяться
нечего. Так что придется стиснуть зубы и терпеть далее, успокаивая себя
нехитрой мыслью: как ни крути, а кое-что для людей все же делается, помаленьку
отменяем самые одиозные установления прошлых лет, налоги облегчаем, даем массу
возможностей проявить себя на целине… простите, в Трех Королевствах…
Вызывать Лемара и разносить в пух и прах нет никакого
смысла, Сварог давно оставил эти попытки. Герцог, как обычно, с самым невинным
видом, со слезой в глазах будет уверять, что все это – клевета завистников и
происки врагов, и будет при этом так благообразен, убедителен и проникновенен,
что поневоле начнешь верить самую чуточку, что все так и обстоит, даже при том,
что в ящике стола у тебя лежат доклады, составленные надежнейшими сыщиками.
Таково уж злодейское обаяние герцога и недюжинная сила убеждения – не случайно
на него до сих пор так и не дала показаний ни одна из обиженных девиц, даже те,
что были похищены и с невинностью расстались, мягко говоря, не вполне
добровольно. Родные и близкие – те по потолку бегают, изрыгая проклятия, а вот
сами девицы с редкостным единодушием молчат, томно взирая в потолок…
Нельзя, конечно, оставлять пострадавших кладоискателей и
родичей опозоренных девиц вообще без компенсации, нужно будет что-нибудь такое
придумать – не оплачивать, понятно, герцогские похождения из королевской казны,
что-то другое организовать: выгодный подряд купцу, орденок чиновнику, нечто в
этом духе. А что касаемо самого герцога… Поручить Интагару, чтобы отобрал
с дюжину надежных тихарей, которые будут пасти его светлость круглосуточно,
пресекая, насколько удастся, его новые проказы на стадии подготовки. Помнится,
Анрах рассказывал, что один из Баргов нечто подобное испытал на одном из своих
беспутных сынков – и ведь подействовало вроде, своих привычек беспутный принц
не поменял и не отринул, но вот в возможностях оказался ограничен резко…
Мысль эта чрезвычайно пришлась по вкусу Сварогу, но развить
ее до конкретных планов он не успел – возле двери, под притолокой, деликатно
звякнул золотой колокольчик, оттого, что кто-то в приемной нажал шпенек со всем
почтением.
Он ждал этого звонка – и, не мешкая, вышел в приемную. Там
несли караул шестеро ратагайцев, Гарайла прислал их Сварогу две дюжины. Народ
был невероятно колоритный: степные табунщики, в остроконечных шапках-мурмалках,
отороченных волчьим мехом, с ястребиными перьями, в мягких сапогах, кожаных
штанах и толстенных стеганых кафтанах из ваты и войлока (между прочим, неплохо
защищавших не только от звериных клыков, стрел и мечей, но и от мушкетных
пуль), вооруженные короткими мечами, колчанами, набитыми дротиками и
знаменитыми своими нагайками – в конец вплетена увесистая свинцовая
блямба, набивший руку человек одним ударом забивает волка, а если понадобится,
то и двуногого противника. Или пристукнет муху на стене. Или перехлестнет
пополам толстую доску…
Жизнь в Ратагайской Пуште испокон веков была организована на
вдесятеро более патриархальных началах, чем в Глане. Если в Глане все же
появилось четкое деление на благородных и простолюдинов, то в ратагайских родах
все приходились друг другу родственниками. Новые телохранители Сварога все
поголовно были Черному Князю какой-то дальней родней – пусть и седьмая вода на
киселе, пятая боковая ветвь в десятом поколении, но значило это чертовски
много. Народ был не просто темный – дремучий. Большинство степняков не то что
не знали грамоты, но до сих пор на полном серьезе полагали землю плоской, а
небесный свод – хрустальным, своих городских соплеменников чуточку презирали за
то, что те сидели на стульях, спали на лавках, ели за столом. Однако верны
степняки были, как псы. Попадались и среди них, конечно, мерзавцы, предатели,
клятвопреступники и мошенники – но в сто раз меньше, нежели среди городского народа.
Таковы уж основы жизни согласно древним правилам.
Сварога эти дикари уважали сразу по нескольким причинам. И
за то, что он, как и полагается богатырю, сверг прежнего снольдерского короля,
не оставив его в живых. И за то, что восстановил прежние ратагайские вольности
и привилегии, на которые покойничек было покусился. И за то, что Сварог
собственным топором добыл себе во владение Хелльстад. И, наконец, за то,
что в гербе у него красовался конь. Для степняков не было животного ближе и
дороже коня – и не было зверя отвратительнее волка, не зря самые жуткие
ругательства у них, оскорбления, которые настоящий мужчина мог смыть
исключительно кровью, вертелись вокруг волка и его экскрементов. Отсюда, между
прочим, проистекало, что герцог Орк автоматически становился для степняков не
просто врагом, и кровником – и потому, что посягнул на жизнь обожаемого короля
Сварога, и оттого, что в гербе у него был волк…
Кое-кто во дворце – в том числе и гланцы – втихомолку
обижался на незваных пришельцев, занявших самый ближний круг обороны вокруг
венценосной особы, но Сварог недвусмысленно дал понять, что плевал на эти
шепотки и повелевает недовольным смириться с новшествами. К своей безопасности
и в самом деле следовало отнестись посерьезнее – а от одного вида ратагайских головорезов
в непосредственной близости становилось уютнее на душе. Тем более что они еще,
по сравнению с прочими привилегированными частями, обходились гораздо дешевле –
жили в шатрах на одном из просторных задних дворов, кормились не в пример проще
и незатейливее, нежели даже неприхотливые гланцы. Сварогу они принесли присягу
по всем степным правилам – каждый поочередно стянул зубами кусок мяса с
кончика кинжала и добросовестно слопал. Смысл был простой: я отныне ем твою
еду, король, а ежели что, твой клинок меня и покарает…
