Я кивал. Николетта в своем репертуаре. Примерно два раза в
год она устраивает спектакль под названием «Близкая смерть» и торжественно
пишет завещание. Затем призывает меня и начинает отдавать приказания. Ей и в
голову не приходит, что чемодан, набитый пожелтевшими письмами, в случае чего
будет мигом отправлен в печь. Мне совершенно неинтересно читать обращенные к
маменьке любовные послания, я очень уважал отца и предпочитаю думать, что
матушка ему никогда не изменяла.
— Вава, ты меня не слушаешь! — взвизгнула
Николетта.
— Нет-нет! Я очень внимательно слушаю.
— Тогда почему ты молчишь?
А что я должен делать, по ее разумению? Заламывать руки,
падать на пол и биться затылком о паркет?
— Извини, я борюсь со слезами, не каждый день теряешь
родную мать!
Николетта села, с подозрением глянула на меня, потом вновь
обвалилась в подушки.
— О-о-о, моя голова, тошнит!
— Не следовало пить коктейли, предупреждал ведь.
— Какой ты зануда! О-о-о… Врача вызвали?
— Сейчас придет.
— Тася!!! — завопила маменька.
Домработница материализовалась на пороге.
— Немедленно смени постельное белье, дай розовое, то,
новое, с вышивкой. И сорочку другую, голубую, нет, красную. Стой, дура, куда
пошла?
— За бельем.
— Лучше пижаму, — рявкнула Николетта, —
бежевую, с рюшами! Духи принеси. «Миракль».
— Ладно.
— Щетку для волос.
— Сейчас.
— Губную помаду и пудреницу!
— Ты зря так стараешься, — усмехнулся я, —
скорей всего приедет замороченная вызовами бригада, которой будет без разницы,
какая на тебе рубашка.
Николетта подскочила на ортопедическом матрасе, за который я
выложил такую сумму, что до сих пор тошнит при воспоминании.
— Вы не позвали Сергея Федоровича?
— Так он уехал с семьей отдыхать, — сообщила
Тася, — в горы, на лыжах кататься. Позвонила ему на мобильный, а он
говорит: «Извините, не могу, в Альпах сейчас, на подъемнике сижу».
— Кого же ты пригласила? — побагровела маменька.
— Ноль три набрала.
Николетта на секунду потеряла от гнева голос, но потом он к
ней, к сожалению, вернулся, и матушка завопила так, что труба, от звука которой
пали стены Иерихона, почернела бы от зависти.
— Ты обратилась в муниципальную службу!!!
— Так вы говорили, что умираете, — отбивалась
Тася.
— Не настолько, чтобы звать бесплатного доктора!!! Боже!!!
Ужас!!!
Она бы, наверное, растоптала глупую Тасю, но тут раздался
резкий звонок в дверь. Домработница, радуясь, что легко отделалась, ринулась в
прихожую. Николетта шлепнулась на кружевную наволочку и трагическим шепотом
просвистела:
— Ну вот! Сейчас подумают, что к нищей приехали! Белье
мятое, сама в несвежей сорочке!
Я не успел ничего ответить, потому что в спальне появились
две хмурые тетки. Одна, чуть постарше, мрачно спросила:
— Что у нас?
— Умираю, — простонала Николетта, — инсульт
разбил! О, скажите, сколько осталось жить? Мне нужно знать правду, у меня
ребенок…
Врач молча вытащила тонометр, закрепила манжету и через
секунду ответила:
— Нечего притворяться. Давление, как у космонавта, сто
двадцать на восемьдесят. Да в вашем возрасте у людей давно гипертония!
Николетта села. По лицу было видно, что она растерялась.
Конечно, маменька привыкла к ласково улыбающемуся Сергею Федоровичу, который
охотно подыгрывает пациентам. Закатывает глаза, качает головой, цокает языком,
потом, заговорщицки улыбаясь, вытаскивает аспирин, растворяет таблетку в воде и
уверяет, будто это волшебное американское средство от инсульта, инфаркта,
гепатита, СПИДа, словом, от всех болячек, которые придумала себе матушка. Потом
берет конвертик и исчезает. После его ухода у Николетты остается сладкое
ощущение, что она избежала неминуемой смерти. А сейчас у нее в спальне стоят
две злые бабы, которые не сняли уличной обуви, не помыли рук и не собираются
возиться с «больной».
— Пили? — отрывисто поинтересовалась одна.
— Только коктейль, — пролепетала маменька, —
розовый такой, вкусный.
Докторица сморщилась:
— Фу! Потому и болит голова. Надо бы сообщить
диспетчеру, что ложный вызов сделали! Наговорили ей: умирает, сердце! А у самой
птичья болезнь!
— Какая? — прошептала Николетта, бледнея. —
Какая у меня болячка?
— Перепел, — отрезала врач. — Как не стыдно,
оторвали людей от дела, за такое полагается наказывать.
Маменька разинула рот, но звук не шел. Оно и понятно, будучи
светской дамой, Николетта вращается в таком обществе, где не принято
выплескивать эмоции. Столкнувшись с нормальной человеческой реакцией на свое
поведение, матушка оторопела.
— Отвратительно, — кипела тетка, пряча тонометр.
Я быстро вытащил кошелек. Врачи сменили гнев на милость и,
посоветовав принять две таблетки анальгина вкупе с чашкой кофе, удалились было
прочь.
Но тут Николетта пришла в себя и решила не сдаваться.
— У меня дикие боли в спине!
Получив энную сумму, врачи считали себя не вправе отказать в
помощи, поэтому развернулись и изучили позвоночник охающей матушки.
— Ерунда, — вынесли они вердикт, —
остеохондроз, он у всех, даже у маленьких детей.
— Может, мне массаж поделать, физиотерапию? —
ринулась в бой Николетта.
Медички притормозили на пороге, потом более молодая женщина
с неподражаемой интонацией произнесла:
— А смысл?
Все замерли, словно герои финальной сцены бессмертной пьесы
Н.В. Гоголя «Ревизор». Врачи отмерли первыми и, громыхая железным чемоданом,
удалились.
— Что она имела в виду? — растерянно протянула
маменька. — Намекала, будто нет никакого смысла меня лечить?! Тася!!!
Немедленно открой балкон и пропылесось пол! Вава, шагом марш в гостиную!!!
Я усмехнулся и пошел в указанном направлении. Через секунду
в комнату принеслась Николетта, размахивавшая конвертом.
— На!
— Что это? — удивился я.
