— Только что звонил Максим, Соня умерла!
— Когда?
— Ночью.
— Отчего?
— Повесилась в камере, разорвала юбку, кофту, связала
лоскуты и удавилась, оставив записку, в которой призналась в убийстве Беаты.
Я онемел. Нора тоже молчала, потом выдавила из себя:
— Извини, разбудила тебя, восьми еще нет, но я услышала
известие и потеряла голову.
Сон покинул меня.
— Что же теперь делать?
Нора пожала плечами:
— Жить дальше. Нам придется заняться похоронами, скорей
всего Николай палец о палец не ударит ради матери. Около десяти позвони Максиму
и узнай, какие формальности надо соблюсти в этом случае. Кстати, я не знаю, как
поступают, когда умирает человек, находящийся под следствием. Тело отдают
родственникам?
— А кому же? — удивился я.
— Ну, могут похоронить за госсчет, — горестно
вздохнула Нора, — просто кинут в общую могилу!
Чтобы отвлечь Элеонору от жутких размышлений, я мигом
сказал:
— Не волнуйтесь, я все узнаю.
— Потом придешь в кабинет, — мертвым голосом
продолжила Нора, — и займешься письмами. Ты их почти месяц не разбирал.
Естественно, нет, да и когда бы? Ведь целыми днями я носился
по городу, добывая сведения о Беате, и Норе хорошо известно, где я был в
рабочее время. Но спорить с хозяйкой не стал, она расстроена, поэтому и
несправедлива. Не желая еще больше разозлить Нору, я кивнул:
— Хорошо.
Элеонора покатила к двери, но на пороге обернулась:
— Когда придет слесарь, если он, конечно, явится, пусть
заглянет и в твою спальню. Запах проник и сюда.
Я повел носом, пока ничего не ощущая, но, повторяюсь,
обоняние не самое развитое из моих чувств.
Проглотив на завтрак чашку кофе и решительно отвергнув все
то же непонятное блюдо под хитрым названием «эгг энд порридж», я прошел в
кабинет. Мой стол и впрямь оказался завален письмами. Тяжело вздохнув, я сел в
рабочее кресло.
До тех пор, пока не начал работать секретарем фонда
«Милосердие», я даже представить себе не мог, какое количество людей занимается
попрошайничеством. Корреспонденция идет к Норе потоком. Преобладают следующие
сюжеты: тяжелобольные дети, жертвы военных конфликтов и инвалиды. Изредка
встречаются погорельцы. Истории слезливы, изобилуют кучей подробностей, но в
конце концов из конверта вываливается небольшой листочек с банковскими
реквизитами, и эта замечательная предусмотрительность мешает мне поверить рассказам.
Впрочем, встречаются совсем уж обнаглевшие особы, присылающие письма, отснятые
на ксероксе. Такие я выбрасываю сразу, великолепно понимая, что человек
«нашлепал» их штук сто. Иногда побирушки страдают забывчивостью. Одна дама
отправила послание с просьбой дать денег на похороны внучки. Она просила всего
пятьдесят долларов, и Нора велела перечислить эту незначительную сумму без
обычной проверки. Да и письмо не вызывало никаких сомнений. Оно было написано
от руки, кое-где буквы расплылись от упавших на них слез, никаких банковских
реквизитов или абонентских ящиков. Несчастная бабушка сообщила свой домашний
адрес, а те, кто выклянчивает у состоятельных людей деньги, как правило,
предпочитают не оставлять свои координаты. Одним словом, я отправил ей просимую
сумму и тут же забыл о несчастной. Представьте теперь мое искреннее изумление,
когда спустя месяц я обнаружил у себя на столе точь-в-точь такое же, омытое
слезами, послание. Безутешная бабуля вновь просила пятьдесят «рублей» в
американской валюте, чтобы проводить на тот свет «милую, безвременно умершую
внученьку Танюшу». Был позыв съездить к ней домой и поинтересоваться: «Бабуля,
вы держите тело внучки в домашнем холодильнике?»
Остановила меня только мысль о том, что, скорей всего,
никакой старушки по этому адресу нет, а сидит там здоровенный дядька,
справедливо решивший, что ради пяти зеленых десяток никто не станет затевать
проверку.
Я привычно принялся сортировать послания. Откровенно наглые
влево, те, что вызывали сомнения, вправо, а посередине те, которые следовало
непременно показать Норе. В промежутках я звонил Максиму, но у него на работе
трубку никто не снимал, а дома и на мобильном звучала одна и та же фраза: «Я
сейчас занят и не могу говорить с вами, оставьте сообщение после звукового
сигнала».
К полудню я устал и решил: прочитаю еще одно письмо и схожу
на проспект, там недавно открыли «Макдоналдс». Конечно, раньше мне бы и в
голову не пришло покупать булку с холестериновой котлетой, но сейчас эта, с
позволения сказать, еда казалась привлекательной.
Я взял конверт. Так, обратный адрес Капотня… Что-то
показалось мне странным, и от этого я стал читать текст с удвоенным вниманием.
«Только крайняя необходимость заставила меня обратиться к
вам. Понимаю, что, скорей всего, это письмо окажется в корзине для бумаг, но
надежда умирает последней. Мой муж воевал в Чечне. Был отправлен туда как
солдат-срочник необученным пареньком, вот и попал в первом же бою в плен,
надежды увидеть его живым больше не было. Я старше своего мужа и, по сути,
заменила ему мать, которой он лишился еще в раннем детстве. Честно говоря,
никаких сил жить после сообщения о том, что Митю захватили чеченцы, у меня не
было, но на руках осталась крохотная дочь, и ради нее я решила задержаться на
этом свете. Жизнь моя протекала безрадостно. Но год тому назад в моем почтовом
ящике появилось бог весть как попавшее туда письмо, написанное Митей. Он
сообщал, что содержится в качестве раба в семье полевого командира Бекоева.
Мужа можно выкупить, указывалась сумма, которую Бекоев требует за его жизнь,
огромная, просто невероятная. Пришлось продать хорошую четырехкомнатную
квартиру, приобрести крохотную халупу в Капотне и избавиться от драгоценностей,
картин и мебели. Я — из семьи художников, и мои умершие родители были людьми
обеспеченными. Не стану утомлять вас подробностями, но собрала необходимую
сумму, с которой и выехала в Чечню.
