Вам, естественно, неинтересно знать, что пришлось испытать
мне, прежде чем я, ухитрившись не потерять деньги, вручила их Бекоеву. Когда мы
с Митей отправились назад, я полагала, что все испытания позади, но они, как
выяснилось позже, только начинались. Здоровье моего мужа было подорвано, из
молодого, цветущего человека он превратился в убогого инвалида. Нарушился обмен
веществ, сейчас Митя весь покрыт незаживающими язвами. Врачи только разводят
руками. Одни говорят о полном отсутствии иммунитета, другие — о перенесенном
стрессе, но вылечить Митю не может никто. Единственное, что ему
помогает, — это инъекции очень дорогого гормонального препарата, на
покупку которого уходят все наши средства. Я работаю художницей на договоре в
одном издательстве и получаю крайне нерегулярно маленькую зарплату. А ведь у
нас еще есть дочка. Вот и приходится, сдерживая слезы, ломать голову, что
купить: ампулы для Мити или еду Лизе. Честно говоря, я чаще делаю выбор в
пользу мужа, без уколов он просто начинает умирать, поэтому Лиза питается
геркулесом на воде. Помочь нам некому. Находясь в ужасном положении, я решила
обратиться к вам…»
Глава 30
Я оторвал глаза от текста и взял сигарету. Бедная женщина,
не всякая вынесет такое. Естественно, она хочет денег. Надо посмотреть, какие
координаты указала она, и съездить к ней. Похоже, несчастная пишет правду,
газеты полны сообщений о солдатах, которых чеченцы удерживают в плену, надеясь
получить от родственников солидный куш. Но почему мне не нравится письмо? Что
настораживает? Раздавив в пепельнице окурок, я вновь взял густо исписанный
тетрадный листок, ожидая прочитать фразу типа «…пришлите денежный перевод, всю
жизнь за вас молиться стану», но конец послания оказался более чем неожиданным.
«…решила обратиться к вам. Говорят, что в фонде „Милосердие“
работают на самом деле добрые люди. Наверное, вы знаете много обеспеченных
москвичей, таких, у которых есть все, кроме детей? Брать ребенка в детском доме
опасно, пусть лучше пригреют нашу Лизочку. Мы с Митей никогда не курили, не
пили, не принимали наркотики, имеем высшее образование, и в роду ни у него, ни
у меня не было патологий. Да, сейчас мой муж стоит на краю могилы, но это
результат чеченского плена. Я люблю дочь больше жизни и не могу видеть, как она
голодает. Клянусь, что никогда не приеду к людям, которые ее удочерят. Вы
можете даже не сообщать мне, кто забрал Лизу, лишь бы это оказались богатые
люди, способные обеспечить девочке счастливую жизнь. Конечно, расставшись с
дочерью, я долго не проживу, да и не надо. Митя тоже не жилец, вот и уйдем
вместе, одновременно. И он, и я готовы к такому решению наших проблем, гнетет
только мысль о Лизоньке. Помогите найти девочке семью. Мне не надо денег, я не собираюсь
продавать дочь, просто отдам в добрые руки».
Внизу были указаны адрес, телефон и шла приписка: «Звоните
долго, я днем на работе, а Митя не сразу может взять трубку».
Сначала мне стало жутко. Да они задумали самоубийство, решив
пристроить дочь. Это ужасно, надо немедленно позвонить, а потом мчаться туда,
прихватив побольше наличности. Естественно, девочку нельзя разлучать с матерью,
надо обеспечить им нормальное существование, положить парня в клинику,
выяснить, что за болячка с ним приключилась…
Потом первый порыв прошел. Я еще раз взял послание,
перечитал его, удивляясь непонятному чувству тревоги, вновь посмотрел на адрес
и подскочил в кресле. Ну конечно, как только я сразу не понял! Капотня! Перед
моими глазами был адрес… Беаты.
Я схватил блокнот, перелистал страницы. Да, вот он, улица,
номера дома, квартиры — все совпадает. На марке стоял штемпель «20 декабря».
Письмо было отправлено до убийства Беаты. Чуть пониже виднелся другой штамп —
«4 января». Значит, письмо попало на мой стол скорей всего пятого. Ленка
выгребла почту из ящика и сгрудила в кабинете. Но я был занят расследованием и
не разбирал корреспонденцию. Обычно письма идут по Москве три-четыре дня. Но
перед Новым годом почта захлебнулась в открытках, вот послание и запоздало.
Хотя, может, я ошибаюсь? Вдруг несчастная тетка живет рядом
с той квартирой, которую снимала Беата? Вдруг случайно указала неверный номер?
Маловероятно. А все же вдруг?
Я схватил трубку и принялся набирать номер. Сейчас выясним,
есть ли кто-нибудь в квартире. У Беаты никогда не было мужа, попавшего в плен,
и голодающей дочери. Хотя девочка Лиза существует на самом деле, она спит
сейчас в нашей комнате для гостей. Но зачем Беате выдумывать такое? Ладно бы
просила денег, тогда понятно, а здесь совсем иное. Теряясь в догадках, я
прижимал трубку к уху, понимая, что придется ехать в Капотню. Скорей всего,
несчастная женщина живет в соседней квартире, ну бывает так, хочешь написать 6,
а рука выводит 8. Я обойду весь дом, но найду бедняжку!
— Алло, — прошелестел тихий мужской голос.
— Простите, это из фонда «Милосердие», мы получили
письмо, но подпись неразборчива, вы, наверное, Митя?
— Да.
— Ваша жена дома?
— Нет.
— Когда она придет?
— Никогда.
Я вздрогнул.
— Почему?
— Беата умерла, — вяло ответил мужчина и судорожно
закашлялся.
Я почувствовал себя главным героем пьесы абсурда. Беата
умерла? Значит, все-таки она писала письмо! Но у нее никогда не было супруга
Мити, которого пришлось выкупать из плена. Впрочем, сына Регины Глебовны звали
Дмитрий, дома он откликался на Вадима, но ведь логичнее обращаться к нему Митя!
Минуточку!!! Дмитрий Быстров давно умер, и вообще, с кем я разговариваю? Ощущая
легкое головокружение, я ошарашенно поинтересовался:
— Вы кем Беате приходитесь?
— Я ее муж, Дмитрий Быстров, — прохрипел парень.
— Вы не умерли? — вырвалось из моей груди.
— Пока нет, но за этим дело не станет, ходить я уже не
могу, конец близок, ну и слава богу.
Он продолжал еще что-то говорить, но я оглох. Дмитрий
Быстров жив? Как же это? Регина Глебовна утверждала, что сын мертв. Может,
Беата, чтобы избавиться от докучливой свекрови, просто разыграла похороны? Нет,
такого быть не может. Существовал только один способ узнать правду.
— Сейчас я к вам приеду.
— Сделайте милость, — просипел парень, —
купите по дороге батон и кусочек сливочного масла, мы с дочерью не ели неделю.
— Хорошо, обязательно.
— И не звоните в дверь, просто толкайте ее, она
открыта, я не встаю с кровати.
— А где ваша дочь?
— Лизонька? Тут, на ковре лежит.
