Он откашлялся.
— Это, наверное, не мое дело, но… — Он не стал продолжать, может быть, потому что я отвернулась. Меня удивило, как он это произнес, неожиданно жестко и отчужденно. — Что ж, ладно, спасибо за вчерашний вечер.
Я взглянула на него, он кивнул и пошел к машине. Обернулся и помахал на прощание Жизни, а тот помахал в ответ. Он сел в фургон и завел двигатель. Я не хотела, чтобы все так закончилось, хоть именно я к этому и подвела, но мне не удалось заставить себя произнести ни единого слова. Так что я молча стояла и смотрела, как он уезжает, чувствуя себя распоследней дрянью, а потом развернулась и пошла к своей машине.
— Эй, — Жизнь последовал за мной, — что случилось?
— Ничего не случилось.
— Но он же уехал, совсем. Вы что, поссорились?
— Нет.
— А он предложил тебе встретиться еще?
— Да.
— И?
— Я не могу. Мы завтра уезжаем.
Я пыталась ключом открыть дверь машины, но она не поддавалась. Я сердито пыхтела, а Жизнь неодобрительно наблюдал за мной.
— Мы едем туда-обратно на один вечер и завтра поздно ночью уже вернемся.
— Угу, наверное.
— Что значит — наверное?
Меня бесил ключ, и меня бесил Жизнь. Я взорвалась:
— Завтра я намереваюсь сказать человеку, которого люблю, что я его по-прежнему люблю. Неужели ты думаешь, что я хоть на минуту сомневаюсь, не предпочесть ли мне в этой связи свидание с мужчиной, который ездит на желтом фургоне с волшебным ковром-самолетом на крыше?
Жизнь на мгновение застыл, затем взял у меня ключ, мягко повернул его, и дверь открылась.
— Поехали, — сказал он.
— И все?
Он обошел машину спереди, открыл свою дверь и сел рядом со мной. Холодный, спокойный, сосредоточенный.
— И никаких лекций, нравоучений, психологических изысканий и метафор?
Он пожал плечами:
— Не беспокойся, жизнь, полная сожалений и угрызений, скажет сама за себя.
Он наклонился и включил радио.
Адель пела «Такого, как ты». Он сделал погромче.
Я убавила звук. Он прибавил. Какое-то время я слушала, как она переживает об утраченной любви и уверяет себя, что найдет «такого, как ты», а потом переключила на новости.
Он нахмурился:
— Ты не любишь музыку?
— Люблю, но с некоторых пор не слушаю.
Он сел ко мне вполоборота и спросил:
— С каких это пор?
Я сделала вид, что задумалась.
— Года два.
— А, случайно, не два года одиннадцать месяцев и двадцать дней?
— Не могу так точно сказать.
— Очень даже можешь.
— О'кей, ты прав.
— Ты не можешь слушать музыку.
— Я не сказала «не могу».
Он снова переключил на Адель. Я вырубила радио.
— Вот, — он наставил на меня указательный палец, — ты не можешь слушать музыку!
— Ладно, не могу. Мне становится грустно. Почему это тебя так радует?
— Меня радует не это, а то, что я прав.
Мы отвернулись друг от друга, оба раздраженные и недовольные. Похоже, сегодня один из тех дней, когда жизнь мне не особенно мила.
На входе в «Мантику» я его потеряла и поднялась в лифте одна. А он, оказывается, уже был в офисе. Сидел в черном кожаном кресле, и Мышь что-то быстро читала ему с листа, а он отвечал ей со страшной скоростью. Длинноносая держала в руке часы Грэма, чтобы вовремя сказать «стоп!», а Дергунчик стоял рядом и пил кофе из кружки с надписью «Лучший папа в мире». На лице его расплылась широченная улыбка. Я вошла и встала у двери.
— В каком году Люси так напилась, что пошла в салон тату и набила себе сердечко?
— В двухтысячном, — немедленно ответил Жизнь.
Я обомлела. Темой была я!
— И где эта татушка?
— На заднице.
— Поконкретнее.
Жизнь потряс рукой, вспоминая.
— Я ее видел сегодня утром… черт, где же… на левой ягодице.
— Правильно.
Грэм оглянулся и одарил меня голодным взглядом.
— В пять лет Люси сыграла свою первую роль на сцене в «Волшебнике из страны Оз». Кого она играла?
— Жевуна.
— И что с ней случилось на премьере?
— Она описалась, и ее пришлось увести со сцены.
— Правильно! — засмеялась Мэри.
— О, Люси, вы уже здесь. — Дергунчик наконец заметил меня. — Я сегодня поговорил в кафетерии насчет вашего фасолевого салата.
Я не сразу поняла, о чем он толкует.
— Сказал им, что моя коллега недосчиталась одного вида фасоли, а они, представьте, имели наглость спросить, видел ли я своими глазами салат, который вы ели. Я потребовал вызвать управляющего. Словом, опуская ненужные подробности, а их масса — ведь я провел там немало времени, убеждая их, что вы, безусловно, сказали чистую правду…
Остальные встретили радостными воплями очередной верный ответ Жизни. Но я не обращала на них внимания, растроганная тем, что, несмотря на историю с испанским, Дергунчик по-прежнему мне верит.
— …они при мне проверили оставшиеся порции, и — вы были правы, там всего два вида фасоли. Не хватает белой каннеллини, которая, честно сказать, даже и не знаю как выглядит. Тогда я спросил управляющего: «Как вы намерены компенсировать отсутствие указанного продукта моей коллеге, ведь салат из трех фасолей без каннеллини — все равно что пастуший пирог без барашка или бисквит с ромом без рома?» Это просто неприемлемо.
— Ох, Квентин, — я закрыла рот ладошкой, чтобы не засмеяться, — спасибо вам большое.
— Совершенно не за что. — Он подошел к своему столу и вынул из ящика конверт. — Вот, возьмите. Это на дополнительный двойной салат, а еще бесплатный талон на ланч.
— Квентин, — я обняла его, — спасибо вам.
Он слегка смутился.
— Спасибо, что защищали мои интересы.
Открылась дверь, и вошла Рыбья Морда. Она быстро окинула всех взглядом, включая и нас с Квентином, стоявших особняком.
— Я всегда готов вас защитить, Люси, не сомневайтесь в этом, — сказал он, как раз когда Эдна проходила мимо нас.
Она настороженно поглядела на меня, явно решив, что речь идет об истории с испанским.
— Простите, — громко, чтобы привлечь мое внимание, попросил Жизнь, — вы не могли бы повторить, я не расслышал вопрос.
— Про какой язык, — застенчиво, но с любезной улыбочкой произнесла Мышь, — Люси написала в резюме, что она его знает, хотя это и неправда?
