— Съездишь к этому Анатолию и порасспрашиваешь его.
— Зачем?
— Да так, — пожала плечами Нора. — Ты,
главное, не спорь, делай, что тебе говорят, и все, думать стану я. Хорошо?
Действуй, Вава!
Делать нечего, пришлось покориться и вновь ехать в тот дом,
где жила Настя Королева.
Глава 9
Дверь в квартиру Анатолия распахнулась сразу, вернее, я даже
не успел нажать на звонок, как она открылась, и на лестничную площадку вышла
грузная тетка лет шестидесяти, в отвратительно грязной куртке и жуткой,
клочкастой, самовязаной шапке. В руках она держала объемистую и весьма
замурзанную хозяйственную сумку.
— Вы к кому? — безнадежно устало поинтересовалась
женщина и подняла на меня выцветшие глаза.
Но кожа на ее лице еще не успела окончательно увянуть, и я
понял, что тетка ненамного меня старше, просто она из простонародья и не
слишком заботится о внешности. Ест сколько хочет, в основном макароны и хлеб с
маслом, вот и превратилась в доменную печь, растеряв всякое сходство с
прекрасной дамой.
— Вы к кому? — словно эхо повторила баба, ставя
сумку на заплеванный пол.
— Мне нужен Анатолий.
Женщина скользнула по мне взглядом и тихо поинтересовалась:
— Из органов, что ли?
— Каких? — удивился я.
— Внутренних, — ответила она и стала методично
запирать целый ряд замков, которыми щетинилась неказистая дверь.
В моем понимании внутренние органы — это печень, почки,
легкие… Но баба явно имела в виду милицию. Интересно, зачем она так тщательно
запирает квартиру? Насколько я успел заметить, посетив вчера Анатолия, красть
там нечего, и уж совсем смешно крепить запоры на хлипкой деревяшке, которую
можно элементарно вышибить легким движением плеча.
— Из нашего отделения, что ли? — бормотала баба,
пряча связку ключей в карман. — Насчет заявления?
Неожиданно мой язык сам по себе брякнул:
— Нет, я из министерства, из МВД.
Женщина попятилась:
— Чего еще на мою голову?
Я страшно обозлился сам на себя. Ну какого черта соврал? А
главное, как естественно, походя, сделал это! Сейчас женщина потребует
документы и с позором спустит меня с лестницы. Но собеседница неожиданно
навалилась телом на перила и заплакала.
— Господи, ну за что мне это? Ну чем прогневала
создателя? Что же все мне говно да говно на башку льет…
Я совершенно не переношу женских слез и ощущаю себя полным
идиотом, когда при мне плачут. Рыдающая баба размазывала жидкость по лицу
грязно-серой варежкой, а у меня нехорошо защемило сердце.
— Ну-ну, — заквохтал я, похлопывая ее по
плечу, — ну-ну, не стоит так расстраиваться, все, что нас не убивает,
делает нас только сильней.
Женщина стащила с головы шапку, мне в нос ударил запах давно
не мытых, сальных волос и сказала:
— Авось помрут, сил моих нету больше.
— Кто должен скончаться?
— Да ироды мои, Толька и Гришка, — произнесла
собеседница и вновь заплакала, но на этот раз тихо, поскуливая, словно
обиженное животное.
— Толя дома?
— В больницу свезли вчерась, — шмыгнула баба носом
и показала на грязную торбу, — вот волоку туда шмотье…
Я оглядел разбухшую поклажу и неожиданно в порыве
вдохновения произнес:
— Ладно, все равно вас опросить надо, давайте довезу,
говорите куда.
— Вот спасибо, так спасибо, — засуетилась
женщина, — в токсикологическую, на Коровинское шоссе.
— Знаете точный адрес?
— Да он туда уж в пятый раз попадает, — сообщила
она, — ой, давайте сумочку, тяжело небось.
Но я понес отвратительную авоську в «Жигули», светское
воспитание страшно осложняет жизнь. Пусть бы она сама тащила потрепанную сумку,
но, увы, Николетта твердо вбила в меня кодекс джентльмена.
По дороге мы познакомились.
— Анна Егоровна, — пробормотала спутница и быстро
добавила: — Зовите просто Нюша.
— Иван, — отозвался я.
— Что Толя-то наделал? — осторожно
поинтересовалась Нюша.
— Не волнуйтесь, он просто свидетель по одному делу.
— Господи спаси, — перекрестилась женщина, —
хорошо вам говорить, а я вся на нервах, только и жду, чего еще выкинет. Слава
богу, хоть Гришку посадили, все спокойней стало, а то хоть из дома беги.
— Гриша, это кто?
— Муженек мой, чтоб ему сдохнуть, — в сердцах
сплюнула Нюша, — вот надеюсь, на зоне придавят, говорят, там козлов не
любят.
Воспитанный интеллигентными родителями, обучавшийся сначала
в престижной школе, а затем в элитном Литературном институте, я редко
сталкиваюсь с простонародьем. Все мои друзья принадлежат к одному кругу, в нем
приняты свои правила поведения. Нет, я видел алкоголиков, наркоманов и женщин
более чем легкого поведения. С одной, Ксенией Людовой, даже прожил почти целый
год, пока до меня не дошло, что делю ее еще с пятеркой других мужчин. Но как
следует разговаривать с Нюшей? На всякий случай я укорил ее:
— Ну зачем же желать смерти другому человеку? Это не
по-христиански.
— А, не по-божески, — взвилась она, — а он со
мной по-хорошему? Нет, уж вы послушайте, чего расскажу.
Я молча повернул налево. Ну вот, началось. Отчего-то в моем
присутствии большинство дам начинает откровенничать, превращая меня в жилетку
для слез. Но Нюшу уже не остановить.
— Эх, — горько жаловалась она, — еще когда
мне маменька говорила: «Осторожней, Нюша, выходи лучше за Петьку, ну и
подумаешь, что у него глаза косят, зато трезвый, не чета Гришке».
Но глупая Нюша только отмахнулась. Ей совершенно не хотелось
иметь дома супруга, у которого один глаз глядит на Киев, а другой на Урал. И
потом, Петька казался скучным занудой, корпел над учебниками, собирался
поступать в институт, хотел стать врачом. Гришка же был намного веселей, да из
себя хоть куда — кудрявый, быстроглазый, с гитарой. По нему сохло полдома, но
из армии он просил ждать его Нюшу.
