Так говорят только самым близким, самым любимым, самым... главным. Которым уж точно нельзя сказать «лапуля», или «зайка», или «олененок», от которых нельзя отделаться пошлым и привычным сюсюканьем. Самые близкие точно знают разницу между «солнышком» и... «собакой»!
Маня не догадывалась или не хотела догадываться, что человек, который станет говорить: «Собака!» – это почти несбыточно.
Так не бывает или бывает очень редко. Один шанс на миллион.
Нет, возможно, найдется некто, вполне заинтересованный в прадедушкиных просторах на Покровке, в Маниных гонорарах и положении, но ведь это все... не то. Какая там «собака» и крепостные стены!..
Артем Гудков, взятый на работу в пресс-службу, неожиданно показался ей своим.
«Наш человек», так когда-то говорил ее отец о своих аспирантах, и это была высшая похвала.
И все вроде стало получаться, и Маня сгоряча написала подряд два романа – и неплохих романа, Анна Иосифовна хвалила, и Митрофанова хвалила! И еще Маня сделала новую стрижку, про которую Вадим Веселовский с восхищением сказал: «Голливуд!» И даже записалась в спортзал, чтоб стать наконец фотомоделью и прелестью.
Была весна, и жизнь была прекрасна, и Маня писала третий роман и даже стыдливо строила планы, как они с Артемом слетают в Париж или в Рим и как там все будет именно этой весной. Ну... когда все состоится.
Она не то чтобы искренне верила, она точно знала, что все состоится!..
В один прекрасный день они договорились встретиться, он пригласил ее в кафе. Они уже ходили в кафе и разговаривали, разговаривали, все никак не могли наговориться. Артем получил недавно какую-то серьезную журналистскую премию, и Маня им очень гордилась, а он собой не очень и все время объяснял ей, почему.
Она собиралась в кафе, вымыла голову и уложила свежепостриженные волосы, и надушилась не только там, где можно, но и там, где нельзя, – а вдруг?.. Вдруг именно сегодня?..
Собака моя, собака.
Тут он позвонил, минут двадцать ей оставалось до выхода из дому, и сказал, что «у них никогда и ничего не будет». Лучше им сегодня не встречаться.
Маня, натягивавшая джинсы, села на пол, почти упала.
И спросила: почему?
Артем сказал, что просто ничего не выйдет. Он любит другого человека. Уже давно. И Маню он вовсе не хочет. Он собирался просто и честно с ней дружить, а получается какая-то ерунда. Получается вроде любовь, а никакой любви быть не может, потому что он любит другую.
Уже давно.
И Маня не справилась. Митрофанова сразу стала подозревать, что она не справится, и не ошиблась.
Маня поняла, что полюбить ее Артем не может – да и правда, как ее любить-то? За что? – зато согласен с ней дружить, и Маня стала с ним дружить, честно!..
Она приезжала в издательство, заходила к Артему, и они вместе шли в «Чили», так называлась устроенная Анной Иосифовной зона отдыха на первом этаже «Алфавита». Никто не знал, почему громадное, но очень уютное помещение с диванами, низкими столиками, глухими коврами и настоящим турецким кофе, который варил настоящий турок, называется так странно. Маня думала, это от модного словечка «chill-out», от которого просто отвалилось окончание.
И даже поделилась своим соображением с Артемом. Он подумал и согласился. Они пили кофе и все разговаривали, разговаривали. Артем рассказывал ей о своей трудной жизни, а она его выслушивала и давала советы.
У него все время случались трудности, и Манины советы требовались то и дело.
Еще они ходили в рестораны. Маня его приглашала, и он всегда с удовольствием соглашался. И в кино, когда случались громкие и красивые премьеры, например, у знаменитого режиссера Джаника Файзиева, с которым Маня дружила. И на выставку Караваджо. Ее привезли в Москву всего на несколько дней, и билетов было не достать, а Мане прислали.
Она подсовывала Артема в качестве «эксперта» знакомым телевизионным редакторам «по гостям». Те недоумевали немного, но все же приглашали его на съемки – ради Мани они были готовы даже на такое!..
Потом ему понадобились деньги. Маня дала и денег – взаймы, разумеется.
– Он никогда не отдаст! – негодовала приземленная Митрофанова. – Это очень сложно – отдавать долги, ты что, не понимаешь?!
– Ну, не отдаст, и бог с ним.
– Как бог с ним?! Ты что, деньги на улице находишь? Или тебе их кто-нибудь по утрам под подушку кладет?! Ты же зарабатываешь сама, одна!
– Ну, ему не обойтись, и он на меня надеется.
– Какая тебе разница, на кого он надеется?! Ведь он даже с тобой не спит! Он тебе сразу объявил, что спать с тобой не собирается! Он же любит какую-то там другую! И получается, что ты платишь вообще непонятно за что! За что, Манечка?!
Время от времени Маня «прозревала», вот как сегодня, когда печалилась перед Митрофановой, и всерьез собиралась его бросить раз и навсегда, а потом обмякала, раскисала, говорила себе, что «лучше уж так, чем никак».
Ну, хорошо. Ну, допустим, у нее «неправильная» любовь. Не такая, как у всех. Но кто сказал, что любовь должна быть правильной?! Любовь же может быть любой! Даже совсем-совсем неправильной.
И только иногда, пригорюнившись, она горестно думала, что Артем никогда не скажет ей: «Как хорошо, что ты у меня есть! Вот просто есть, и все тут!»
Так говорят только самым близким, самым любимым, самым нужным, да и то если очень повезет. Когда «дружба», так не говорят.
Все это было нехорошо, странно, глупо, но как будто мало этой странности и глупости, Артем еще очень плохо ладил с окружающим миром. Все ему нужен был разлад, и он всерьез верил, что только в состоянии неудобства и можно писать тексты. В состоянии «разлада», который случался то и дело, он переставал звонить и отвечать на Манины призывы. Маня олицетворяла мир «правильный», упорядоченный, устойчивый, а он, мятежник, был против всякой устойчивости! Во время штиля невозможно определить, насколько жизнеспособен корабль.
Штиль был ему скучен.
Найдя работу, он немедленно начинал делать все, чтобы потерять ее, да еще не просто потерять, а перессорившись со всеми, и ему это удавалось. Найдя единомышленников, он сразу отыскивал изъяны в их позиции и в них самих, виртуозно убеждал, что никакие они не единомышленники, а почти враги, и они расставались навсегда и именно врагами. Написав что-нибудь стоящее, он объявлял, что все это никуда не годится, очень плохо и нечестно, «даже не от половины души», пока не вынуждал окружающих согласиться – да, никуда не годится. После признания этого факта он оскорблялся и оскорблял тех, кто с ним соглашался.
Писал он, кстати сказать, очень хорошо. Он был блестящий журналист, один из лучших.
Он не умел и не давал себе труда уживаться с людьми, все время считал себя окруженным врагами, завистниками и недоброжелателями.
