Точно знал!
Но услужливое воображение раз за разом прокручивало эту поганую картинку, и он раз за разом получал свою порцию мгновенного ужаса.
Ну и как это называется?
Впрочем, и на этот вопрос ответ у Парамонова имелся.
Это называется «навязчивые мысли». Сопряженные с тревожными ожиданиями. Есть и еще симпатичные определения, типа обсессивного расстройства – психиатры на каждую человеческую загогулину имеют свой специфический термин.
Но все эти «радости» имеют одну и ту же природу. По сути – сбой работы нервной системы, когда «больное место», разок прокрутившись в мозгу, вместо того, чтобы, как это и положено у здоровых людей, затем уйти в дальний угол подсознания, раз за разом, методично и безжалостно, возвращается в активную область сознания, снова и снова прокручиваясь перед уже и так изнемогшей жертвой собственного воображения.
Не успел Парамонов додумать свою печальную думу, как оказался в кабинете профессора Лазмана.
Неплохой, надо сказать, кабинет.
Достаточный размер. Мебель, похоже, неказенного типа – может, сам прикупил: Олег был в курсе уровня благосостояния интервьюируемого.
Однако никаких излишеств.
Как в анекдоте про нового русского, оценившего Третьяковку следующим образом: «Чистенько. Но бедненько».
– Ну, о чем будем беседовать, Олег Сергеевич? – приветливо спросил профессор, предварительно угостив гостя хорошим кофе.
– О душевном здоровье нации, Марк Вениаминович, – улыбнулся Парамонов. – Каково оно, это здоровье? Что ему мешает, и как с этим бороться.
– Хорошая темка, – одобрил Лазман. – Как раз встреч на двадцать. Послушайте, – вдруг предложил он. – А может, обойдемся без отчеств? А то имена у нас короткие, а отчества – не очень. Особенно у меня.
Олег с удовольствием согласился: возраста они были примерно одинакового, а социальная разница его абсолютно не смущала. Профессор-психиатр – конечно, круто. Но и классно пишущий младший редактор – тоже вещь неповсеместная.
– Ну, так с чего начнем? – еще раз осведомился Лазман для разгона.
– Давайте попробуем сравнить душевные болезни с какими-нибудь более известными, – предложил журналист. – Все знают о проблеме сердечно-сосудистых заболеваний, об онкологии. Но что-то я ничего не слышал о состоянии души нашего населения.
– Давайте попробуем, – вздохнул Марк. И продолжил:
– Трудность здесь, пожалуй, очевидна. Смотрите, никто не стесняется сказать: «У меня был сердечный приступ». Или: «Мне вырезали аппендикс». А вот признаться в заболевании шизофренией или эпилепсией – тут прямо-таки гражданское мужество нужно. Хотя тому же эпилептику просто необходимо, чтобы ближнее окружение знало о его болезни. Ведь у человека приступ – а все стоят, как идиоты, бледные и испуганные, вместо того чтобы немудреными способами помочь.
– А почему сложилось такое отношение к душевным заболеваниям?
– Здесь и давняя история сказывается, к блаженным в России особое отношение, – задумался Лазман, – и новейшая, к сожалению. Не забывайте, что еще двадцать лет назад в психушку прятали не только больных, но и инакомыслящих. Причем в тюрьму, даже при Сталине, сажали по суду. И на определенный срок. Здесь же могли упрятать, так сказать, «по рецепту врача». И на сколько угодно.
Второй момент – отношение общества к больным. Тоже заметно отличается от западного. Вместо сочувствия – испуг и желание понадежнее отгородиться.
– А разве не стоит надежно отгородиться от какого-нибудь безумного маньяка?
– Стоит, конечно. Но маньяков, которых действительно нужно держать взаперти, единицы. А людей с нездоровой психикой – миллионы. Не отгородишься.
– Так уж и миллионы? – усомнился Олег.
– Никак не меньше, – подтвердил Лазман. – Теперь возьмем упомянутых вами маньяков. Вот тянет человека к детям. Не по-доброму тянет. Или агрессия у больного ярко выраженная. Если бы он не побоялся прийти к врачу – его, вполне возможно, смогли бы скомпенсировать. Выгод две: человек смог бы продолжить жизнь в социуме. А общество не имело бы внутри себя опаснейшего врага-убийцу. И наконец, последнее в этом ряду. Душевное заболевание, как и другие, обычно развивается не сразу. Но если о профилактике болезней сердца, рака, СПИДа вы слышите на каждом углу, то часто ли вам встречалась информация о профилактике и лечении психических расстройств?
– Ни разу не встречалась, – честно сказал Парамонов.
– Вот поэтому мы и имеем то, что имеем, – грустно сказал Лазман. – И кстати, речь идет не только о невидимых миру душевных страданиях больных. Речь идет и о тривиальной экономике. Инвалидизация по душевным заболеваниям очень высока. Возьмите ту же эндогенную депрессию. Очень частая потеря трудоспособности, я уж не говорю о суицидах. Причем по самым работоспособным возрастам. И цепляет людей, как правило, с высоким уровнем образования и интеллекта. Успешных, другими словами, людей.
– А… почему вы про эндогенную депрессию заговорили? И суициды? – как завороженный, смотрел на понимающую улыбку доктора Олег. – Это заметная часть обсуждаемой проблемы?
– Очень заметная, – согласился профессор. – А заговорил, сами знаете, почему. Вы еще только в кабинет вошли, я уже поставил диагноз.
– На основании чего? – тихо спросил Парамонов.
– Не знаю, – пожал плечами Лазман. – Можно, конечно, проверить ваши гормоны, уровень нейромедиаторов в крови. Поговорить о вашем детстве и ваших нынешних тревогах. Но после почти двадцати лет практики хорошему доктору для постановки первоначального диагноза ничего этого не требуется.
Знаете, в начале карьеры я присутствовал при любопытном разговоре. Я сидел в кабинете моего будущего научного руководителя. К нему зашел его аспирант, уже почти остепенившийся. И с порога завопил: «Все, Виталий Павлович! Есть методология! Я теперь по энцефалограмме могу точно увидеть шизофрению!»
А Виталий Павлович улыбнулся – он человек уже пожилой был – и говорит: «Юрик, милый! Да когда больной только переступает порог моего кабинета, я уже вижу шизофрению». А как видит? Всякий по-своему. Оценивается все: походка, осанка, координация движений, речь, блеск глаз, высказываемые идеи – всего и не перечислить. Вот так-то.
– Значит, диагноз поставлен, – после паузы сказал Олег. – Что теперь делать дальше?
– Если вы про данный момент – продолжать интервью, – улыбнулся Лазман. – Если про чуть более дальнюю перспективу – лечиться. Обязательно лечиться. Не мне вам рассказывать, что вы ощущаете без лечения. А ведь эти подвиги никому не нужны. Это все равно как умереть в пустыне от жажды, но из имеющегося родника не попить. Глупо ведь, правда?
– Правда, – согласился Олег.
– Еще глупее другое, – уже серьезно сказал доктор. – В России даже те, кто все сказанное понимает, далеко не всегда идут к врачам моего профиля.
