Дед и внук в молчании ехали по зеленым лугам. Залитая
вечерним золотым светом Долина казалась особенно теплой и прекрасной. Гариона
смущала внезапная перемена в настроении господина Волка Всегда прежде старик
действовал под влиянием момента, экспромтом. Частенько он принимал важнейшие
решения на ходу, полагаясь на случай, на везение, на то, что сметка, а если
потребуется, и чародейство помогут ему выкрутиться. Здесь, в Долине, он казался
иным: безмятежным, недоступным для происходящего во внешнем мире мельтешения
событий.
Милях в трех от дерева стояла башня. Она была приземистая,
круглая, построенная из грубо отесанных камней. Сводчатые окна под самой крышей
смотрели на четыре стороны света, но двери нигде не было видно.
— Ты сказал, что хотел бы побывать в моей башне, —
сказал Волк, спешиваясь, — Это она.
— Она не разрушена, как другие.
— Я стараюсь её сохранять. Зайдем? Гарион спрыгнул с
лошади.
— А где дверь? — спросил он.
— Здесь. — Волк указал на большой камень в круглой
стене.
Гарион посмотрел с сомнением. Господин Волк встал перед
камнем.
— Это я, — сказал он. — Откройся.
Импульс, который Гарион почувствовал при этих словах, был
какой то вполне обыденный, домашний, говоривший, что сопровождающееся им
действие настолько вошло в привычку, что давно не удивляет. Камень послушно
повернулся, за ним оказался узкий, неправильной формы дверной проем. Жестом
показав Гариону идти следом, Волк протиснулся в дверь и оказался в темном
помещении за ней.
Гарион пролез вслед за ним и увидел, что башня внутри вовсе
не полая, как представлялось ему снаружи, а почти сплошная, только в середине
находится винтовая лестница.
— Пошли, — сказал Волк, ступая по стертым каменным
ступеням. — Осторожней здесь, — сказал он уже на полпути вверх,
показывая на ступеньку. — Камень качается.
— Почему ты его не укрепил? — поинтересовался
Гарион, переступая через ненадежную ступеньку.
— Никак руки не дойдут. Он уже давно качается. Я так
привык, что всякий раз, оказываясь здесь, забываю его закрепить.
Комната наверху башни была круглая, и в ней царил страшный
беспорядок. На всем лежал толстый слой пыли. В разных концах комнаты стояли
несколько столов. На них вперемешку лежали свитки и листки пергамента,
странного вида инструменты и модели, камни и куски стекла. Здесь оказалось даже
два птичьих гнезда; на одном лежала палка, так хитро изогнутая и скрученная,
что Гариону никак не удавалось проследить её изгибы. Он повертел её в руках,
пытаясь разобраться.
— Что это, дедушка? — спросил он.
— Это игрушка Полгары, — рассеянно отвечал старик,
оглядывая темную комнату.
— А для чего она?
— Чтобы Полгара не плакала. У этой штуковины всего один
конец. Полгаре потребовалось пять лет, чтобы понять это.
Гарион с трудом оторвал глаза от привлекательной деревяшки.
— Какая жестокость по отношению к ребенку.
— А что мне оставалось делать? — отвечал
Волк. — В младенчестве она кричала на редкость пронзительным голосом.
Белдаран, та была очень тихой, всем довольной девочкой, а вот твоей тетке вечно
что то не нравилось.
— Белдаран?
— Сестра-близнец твоей тетки. — Голос у старика
сорвался, и он некоторое время печально смотрел в окно.
Наконец он вздохнул и обернулся. — Надо бы мне здесь
немного прибраться, сказал он, глядя на пыль и беспорядок.
— Давай я помогу, — предложил Гарион.
— Только осторожней, не сломай ничего, —
предупредил старик. — Некоторые из этих вещей я делал столетиями. —
Он заходил по комнате, останавливаясь возле столов. Какие-то предметы он брал в
руки и ставил обратно, иногда предварительно сдув с них пыль. Порядка от этого
не прибавлялось.
Наконец он остановился перед большим, грубой работы креслом.
Верх спинки был исцарапан так, словно за него часто хватались сильными когтями.
Старик, опять вздохнул.
— Что случилось? — спросил Гарион.
— Это насест Полидры, — сказал Волк. — Моей
жены. Она сидела здесь и наблюдала за мной — иногда годами, особенно под конец.
— Насест?
— Она предпочитала совиное обличье.
— А-а… — Гарион как-то никогда не думал, что
старик был женат, хотя иначе и быть не могло, раз тетя Пол и её сестра — его
дочери. Во всяком случае, связь между совами и таинственной женой объясняла
предпочтение, которое тетя Пол питала к этому обличью. Гарион понимал, что обе
женщины, Полидра и Белдаран, имели самое прямое отношение к его появлению на
свет, но вопреки какой бы то ни было логике обижался на них. Они делили с его
теткой и дедом отрезок жизни, о котором ему самому никогда-никогда не узнать.
Старик поднял кусок пергамента и вытащил из-под него
странного вида устройство со стеклышком на одном конце.
— Я-то думал, что потерял тебя, — сказал он
устройству, ласково притрагиваясь к нему. — А ты все это время был под
пергаментом.
— Что это? — спросил Гарион.
— Прибор, который я сделал, пытаясь понять причину гор.
— Причину?..
— У всего есть своя причина. — Волк поднял
прибор. — Вот погляди… — Он оборвал фразу и поставил прибор на
стол. — Слишком сложно объяснять. Кроме того, я не уверен, что вспомню,
как он работал. Я не трогал его с тех пор, как в Долину пришел Белзидар. Тогда
мне пришлось оставить свои исследования и заняться его обучением. — Старик
посмотрел на пыль и беспорядок. — Бесполезно, — сказал он. — В
конце концов пыль попросту осядет снова.
— До прихода Белзидара ты жил здесь один?
— Здесь был мой повелитель. Вон там его башня. —
Волк указал в северное окно на высокое, стройное каменное строение примерно в
миле от них.
— Он и впрямь находился здесь? — спросил
Гарион. — Я хочу сказать, не только его дух?
— Да Он действительно обитал здесь. Это было до того,
как боги ушли.
— Ты всегда жил здесь?
— Нет. Я пришел сюда, ища, чего бы украсть; впрочем, я
думаю, это не совсем так. Мне было тогда примерно столько же лет, сколько тебе
сейчас, и я умирал.
— Умирал? — удивился Гарион.
