Сперва Релг сопротивлялся усилиям Гариона его расшевелить,
но потом, обуреваемый страхом перед открытым небом, начал говорить — поначалу
сбивчиво, затем слова полились из него потоком. Как и боялся Гарион, Релг
говорил главным образом о своих грехах. Гарион дивился на то, какие пустяки
ревнитель полагал греховными. Например, он жестоко корил себя за то, что иногда
забывал помолиться перед едой. По мере того как мрачный список грехов
расширялся, Гарион понял, что фанатик грешил больше помыслами, чем действиями.
Одна тема возникала снова и снова — вожделение к женщинам. К крайнему смущению
Гариона, Релг настаивал на том, чтобы подробно описать свои нечистые помыслы.
— Женщины, конечно, отличаются от нас, — объявил
ревнитель как-то вечером, когда они ехали рядом. — Рассудок их и сердце не
так предрасположены к святости, как наши, и они сознательно искушают нас своим
телом, чтобы ввести в грех.
— Почему ты так думаешь? — осторожно спросил
Гарион.
— Сердца их полны похоти, — с жаром объявил
Релг. — Искушать праведного для них наслаждение. Верно говорю тебе,
Белгарион, ты и вообразить себе не можешь, сколь изощрены эти твари. Даже
почтенные матери семейств — жены самых преданных моих последователей, — и
те не чураются подобных гнусностей. Они постоянно тебя трогают — задевают,
будто ненароком. Они старательно делают так, чтобы рукава их бесстыдно
задирались, заголяя округлые руки, и вечно колышут подолами одеяний, показывая
лодыжки.
— Если тебя это смущает, не смотри, — предложил
Гарион.
Релг пропустил это мимо ушей.
— Я думал вообще запретить им появляться пред мои очи,
но потом счел, что лучше мне приглядывать за ними, дабы вовремя предостерегать
моих последователей. Потом я думал, что вовсе запрещу своим последователям
жениться, но те, кто постарше, сказали, что так я отпугну молодых. Я и сейчас
думаю, что идея была неплохая.
— А не выйдет так, что последователей совсем не
останется? — спросил Гарион. — То есть если запрет будет долгим? Если
никто не будет жениться, то не будет детей. Ты меня понимаешь?
— Об этом я как то не задумывался, — признался
Релг.
— А как насчет дитяти — нового Горима? Если двое должны
пожениться и родить ребенка — то самое дитя, — а ты им это запрещаешь, не
вмешиваешься ли ты тем самым в Алов замысел?
Релг с шумом втянул воздух: видимо, он никогда об этом не
задумывался. Потом он простонал:
— Видишь? Даже стараясь сделать как лучше, я впадаю в
грех. Я проклят, Белгарион, проклят. Почему Ал назначил мне явить дитя, когда я
столь испорчен?
Гарион быстро перевел разговор на другое.
Девять дней потребовалось, чтобы пересечь бескрайнее море
травы и добраться до восточного обрыва. И на все эти девять дней спутники
Гариона, с больно ранившим его бессердечием, предоставили несчастного юношу обществу
велеречивого ревнителя.
У восточного края равнины они въехали на длинный гребень и
впервые увидели восточный обрыв — огромную базальтовую стену, вздымающуюся на
милю от осыпи у её подножия и уходящую в обе стороны.
— Невозможно, — сказал Бэйрек, — мы здесь не
поднимемся.
— Нам и не придется, — уверенно сказал
Силк. — Я знаю дорогу.
— Тайную дорогу, я полагаю?
— Не то чтобы тайную, — ответил Силк. —
Впрочем, не думаю, чтобы многие про неё знали, хотя она вполне на виду — если
знать, куда смотреть. Мне как-то пришлось в спешке покидать Мишарак-ас-Талл, и
я на неё наткнулся.
— Возникает такое чувство, что тебе отовсюду хоть раз
приходилось уходить в спешке. Силк пожал плечами.
— Работа такая. Главное, чему мы учимся, это вовремя
уносить ноги.
— Река сия не станет ли для нас преградой
неодолимой? — спросил Мендореллен, глядя на искрящиеся воды реки Олдур,
отделяющие их от черного уступа. Он легонько трогал пальцами бок.
— Мендореллен, перестань, — сказала ему тетя
Пол. — Они никогда не срастутся, если ты будешь их теребить.
— Мыслю я, что срослись они уже, миледи, — отвечал
рыцарь, — и одно лишь доставляет мне беспокойство.
— Ну и не трогай его.
— В нескольких лигах вверх по течению есть брод, —
сказал Белгарат, отвечая на его вопрос. — Сейчас вода невысокая, так что
реку мы перейдем легко.
Он поехал вниз по склону к реке, ведя отряд за собой.
Вечером они переправились через реку и разбили палатки на дальнем берегу. На
следующее утро они подъехали к подножью обрыва.
— Дорога в нескольких лигах к югу, — сказал Силк и
поехал вдоль мрачной черной стены.
— Неужели она идет прямо по обрыву? — с опаской
спросил Гарион, задирая голову, чтобы обозреть базальтовую кручу.
Силк покачал головой.
— Это, собственно, не дорога, а русло, ведущее через
обрыв. Оно довольно крутое и узкое, но на вершину нас выведет.
Гариона это ободрило.
Дорога оказалась всего-навсего расщелиной в колоссальном
обрыве. Из расщелины вытекал тонюсенький ручеек, исчезавший под каменными
глыбами чуть выше.
— Ты уверен, что мы выберемся наверх? — спросил
Бэйрек, подозрительно оглядывая расщелину.
— Доверься мне, — сказал Силк.
— Вот уж нет.
Подъем оказался ужасный — крутой и загроможденный камнями.
Местами расщелина была такая узкая, что приходилось снимать поклажу с вьючных
лошадей и вручную перетаскивать несчастных животных через базальтовые глыбы,
похожие на большие, почти кубические ступеньки. Камни, по которым бежала вода,
были склизкие. В довершение всего с запада надвинулись тучи, и с засушливых
равнин Мишарак-ас-Талла в расщелине потянуло ледяным сквозняком.
Только через два дня они, падая от изнеможения, вылезли
наверх примерно в миле от края обрыва.
— У меня такое ощущение, словно меня били
палкой, — сказал Бэйрек, валясь на землю в заросшем колючим кустарником
овраге, служившем продолжением расщелины. — Большой грязной палкой.
Они все сели на землю под колючими кустами, отдыхая после
ужасного подъема.
— Я осмотрюсь, — сказал Силк через несколько
минут. Его поджарое и сильное, как у циркача, тело мгновенно преодолевало
усталость. На четвереньках он поднялся к краю овражка и, укрываясь за кустами,
прополз еще несколько футов на брюхе. Через несколько минут он тихонько
свистнул и рукою поманил остальных.
