«Вот и пусть, — удовлетворенно подумала Чернецкая и, шевельнув горячей своей ногой, почувствовала боль в низу живота, — пусть теперь за мной все ухаживают…»
Сквозь приятный, слегка желтоватый туман она вспомнила, что был Орлов и она каждый день целовалась с ним, обнималась и все вообще в глубоком лесу, вспомнила, что у нее ничего не началось и тогда Марь Иванна повела ее к какой-то… как ее… с козлами и распухшим ртом, которым она все время хохотала… Еще был мешочек, голубой, с синими цветочками, и в нем лежала толченая трава… Эту траву… глот, глот… Да, так старуха велела: глот, глот… От обиды на старуху и Марь Иванну глаза у маленькой Чернецкой налились слезами, и она тихонечко всхлипнула. Ангел повернул к ней все свое круглое безмятежное лицо.
— Проснулась? — звонко спросил ангел. — Живот болит?
— Где я? — пробормотала Чернецкая, силясь разобрать, где кончается золото ангельских волос и начинается что-то другое, черное, но с золотом в середине. — Куда меня привезли?
— Ты у нас, — так же звонко ответил ей ангел. — У отца своего, у папки.
— Я что, в больнице? — спросила Чернецкая и поняла, что черным было дерево за окном, а золотым — солнце, горящее сквозь его листву. — А вы кто?
— Я? — загадочно и неторопливо усмехнулся ангел. — Я вообще-то санитарка, но учусь на медсестру. Зоя Николавна. Вот кто я. — И поджал, как показалось Чернецкой, розовые губы свои так, словно разозлился.
— А где папа? — спросила Чернецкая.
— Сейчас позову, — откликнулся ангел и, положив на столик рядом с Чернецкой ворох бинтов, которые он, оказывается, разматывал, перелетел к двери, отворил ее и исчез.
Бедная Чернецкая закрыла глаза.
«Ни за что не скажу им, что это я была беременная, — сообразила она. — Пусть думают что угодно…»
— Проснулась она, проснулась, — зашептал ангельский голос над кроватью. — Ты с ней сам заговори…
К кому это было обращено, Чернецкая не поняла. Не к отцу же ее, заведующему отделением! Но вслед за ангельским голосом раздалось сердитое покашливание именно ее отца, которое ни с чем на свете нельзя было перепутать.
— Наташа! — строго и испуганно произнес отец. Чернецкая приподняла загнутые в уголках ресницы.
— Вот, — дрогнувшим голосом сказал гинеколог Чернецкий, — мы сумели спасти тебя. По счастью, ты не успела уехать на дачу, потому что если бы кровотечение открылось там, за городом… — Он шумно сглотнул слюну. — Страшно подумать, что могло бы случиться…
Он снова шумно сглотнул.
— Я сейчас разбужу маму, она заснула у меня в кабинете, очень нервничала, пока шла операция, и я хотел бы, чтобы ты определенно и честно рассказала маме, каким образом ты дошла до такой… — Гинеколог беспомощно закашлял. — Как ты забеременела в четырнадцать лет и от кого. — Он сморщился от стыда. — Как все это, в общем, происходило.
Чернецкая помертвела.
— Ничего я не беременна, — пробормотала она и всхлипнула. — Что ты, папа… Можно я еще посплю?
— Пусть поспит, — шепнул золотоволосый ангел, санитарка. — Наркоз не отошел.
— Да, — с мукой в голосе согласился Чернецкий, — пусть спит.
Дочь его закрыла глаза и сделала вид, что заснула. На самом деле она, разумеется, притворилась и совершенно неожиданно разглядела сквозь ресницы, как Зоя Николавна, тонкая, как иголка у шприца, резким движением откинула назад золотистые локоны и вдруг впилась всем своим ангельским тельцем в солидного гинеколога Чернецкого. Он было отпрянул. Чернецкая заметила, как отец сделал торопливое движение прочь от Зои Николавны, но та была настырна, не позволила ему от себя отодвинуться и прилепилась к заведующему отделением еще крепче.
— Сумасшедшая, — хрипнул он, — ты что, не понимаешь, что я тут чуть с ума не сошел…
— Да ведь все обошлось, — прошелестел ангел, — дай я хоть разок поцелую…
И она, как искрами, осыпала гинеколога поцелуями. Обеими руками он быстро схватил ее золотоволосую голову и прижал свои губы к ее губам. Сколько длился поцелуй, отвратительный для едва отошедшей от наркоза дочери, трудно сказать, но, во всяком случае, Зоя Николавна не сразу отпустила заведующего и еще успела напеть ему в ухо, что она его любит, любит, любит, потому что он такой зайчик.
«Оспо-о-ди-и-и!» — заорала бы Марь Иванна, случись ей это услышать.
— Зоя, я тебя прошу, — отдирая от себя влюбленную девушку, сказал заведующий отделением. — Я прошу: без глупостей. Сейчас сюда придет она, — гинеколог беспомощно сморщился, — и я бы не хотел, чтобы ты…
Ангел опустил голову, и маленькая, притворившаяся спящей Чернецкая услышала заупрямившийся скрип капроновых чулок.
— Поговорим завтра, — сказал отец, вышел и через две минуты вернулся вместе с разлохмаченной матерью Стеллочкой.
— Наташа, — ахнула Стеллочка, дотронувшись до горячего лба маленькой Чернецкой, — ты спишь?
— Как вы думаете, что она еще может делать? — язвительно спросила санитарка Зоя Николавна. — Она тут у вас десять литров крови потеряла!
Стеллочка пошатнулась.
— Потому что за детьми смотреть надо, — посоветовала дерзкая санитарка, — не все на домработницу спихивать!
Гинеколог Чернецкий сердито закашлялся:
— Зоя, там вас, кажется, спрашивали в шестой палате…
Золотоволосая Зоя Николавна хмыкнула и вылетела, стукнув дверью. Маленькая Чернецкая твердо решила не просыпаться, но мать ее Стеллочка громко сказала:
— Наташа, мы с папой должны знать, как это случилось. Ты же не спишь, я вижу.
Измученная Чернецкая оборотила на родителей удивленные глаза.
— Я ничего не знаю.
— Я все равно найду, кто это сделал, — мрачно вмешался отец и содрогнулся: увидел, наверное, мысленным своим родительским взором, как дочь его только что лежала перед ним на столе, окровавленная…
«О-о-осподи-и-и!» — опять-таки заорала бы Марь Иванна, доведись ей пережить то, что он только что пережил.
— Если это твой одноклассник, мы скроем то, что случилось, — сказала Стеллочка. — И никакого суда не будет… В общем, тогда мы все это спрячем. Но если это взрослый человек, Наталия, и ты была… по неопытности своей… ну, тогда этого оставить нельзя. Ты лучше скажи нам с папой правду.
— А если это в классе, — всхлипнула Чернецкая, — вы точно не станете?
Чернецкие переглянулись.
— Точно, — с отвращением сказал отец. — Но только если ты скажешь правду.
Маленькая Чернецкая опять сомкнула мокрые ресницы. За дверью между тем послышалась возня, сердитые голоса, топот чьих-то располневших ног, и тут же на пороге двери появилась воспаленная, с обезумевшим взором Марь Иванна, которая при виде своей бледненькой, до самого подбородка накрытой белой простыней Наташечки так и рухнула на пол как подкошенная.
