Даша тихо подошла к ней. Нина вдруг молча, изо всех сил обхватила ее своими худыми руками. Теперь они плакали обе.
— Ты папу не любишь? Совсем? Ни на сколько?
— Я папу люблю.
— Мама, я знаю, как это бывает: когда у человека есть дом и семья, и все люди думают, что он счастлив, а у него нет чего-то, без чего он не может просто дышать, и он ужасно несчастлив. Тогда у него появляется кто-то, какой-то другой человек. Он запретный, его нельзя любить. Но в книгах все пишут не так. Там пишут, что вот есть хороший секс, а есть плохой секс, и между людьми есть химия или нет химии, и все происходит от этого, от этого люди расходятся, женятся… Но, мама, все это не так! Все это совсем не так просто!
Сквозь слезы, которые заливали ее, Даша слушала с удивлением и страхом. Ангел ее с кудрявыми волосами, сероглазый, весь в тоненьких косточках, ребрышках, родинках, обтянутый тоненькой кожей, любимый, захлебывающийся ангел пытался объяснить ей, из чего составлена жизнь, в которой он сам, бедный ангел, не понял еще ничего, кроме боли.
— Я знаю, что так хорошо, как с этим запретным человеком, не бывает больше ни с кем, и поэтому все это и происходит… ну, то, что… Вот у Сюзанны был папа — ты помнишь? И он полюбил какую-то женщину, а его потащили к психиатру. — Она горько усмехнулась. — Совсем как меня! У них четверо детей, и была очень хорошая семья, они религиозные, у них нельзя разводиться. А через месяц он повесился в шкафу! Ты помнишь? И все тогда поняли, что ему нельзя было запрещать быть с этой женщиной, потому что он без нее действительно не мог жить. Но, мама, не может же быть, чтобы у тебя… — Она запнулась и широко раскрытыми, полными страха глазами обожгла Дашу. — Не может же быть, что это было у тебя! Ведь папа погибнет!
Тут Даша начала что-то говорить, успокаивать, оправдываться, объяснять, не переставая гладить и целовать эти тоненькие косточки, эти кудрявые волосы, эти мокрые веки — все, что было под руками и из чего состояла ее девочка. И Нина затихла. Она уже не плакала, а только всхлипывала, уткнувшись в материнскую шею, а Даша все пела, все пела и сама не понимала, откуда взялись ее силы.
Главным в этой песне была ложь, но сейчас она уже не боялась ее, а, напротив, старалась только сделать эту ложь как можно больше похожей на правду.
Она спасала своего ангела. И ангел, прижавшийся к ней, верил тому, что она пела, поскольку он был простодушен, наивен и так одинок, что не мог спать без света.
…
Любовь фрау Клейст
Внизу у жильцов было тихо. Так тихо, что фрау Клейст слышала дыхание Алексея, или ей казалось, что она его слышит. А запах настурций исчез. Голубка себя проверяла на СПИД, но мы оторвали ей перышко. Готовься к отлету!
Но Полина была здесь. Ходила с блестящими глазами и воспаленным лицом, на котором фрау Клейст читала следы того, о чем она могла только догадываться.
Ночами фрау Клейст почти не спала, а если засыпала ненадолго, то сон был тревожен, наполнен видениями. Чаще всего она видела мать и дядю Томаса. Мать кормила темно-красную птицу, которая сидела у нее на ладони и неторопливо склевывала с нее большие зерна. И мать улыбалась своей обычной рассеянной улыбкой. А дядя все плакал по Фридриху. Он ходил на костылях и простукивал ими дорогу, потому что чувствовал Фридриха под землей и хотел достучаться до него.
Себя фрау Клейст тоже видела, но молодой и здоровой. Она видела свое тело, которое с радостной жадностью устремлялось к другому телу и торопилось к нему, как отражение цветка, летящего в воду, стремится к этому цветку, еще не достигшему воды, и каждый раз страшно, что они не соединятся, и цветок, пролетевший мимо своего отражения, умчится, лишенный души и покоя…
3 марта
Вера Ольшанская — Даше Симоновой
Гриша стал очень нервным, раздражительным. В глаза мне не смотрит. Мне кажется, что он весь опутан какой-то паутиной. Столько у него секретов от меня — целая жизнь! — к нему не пробиться. Иногда я вхожу в палату утром и вдруг вижу: он счастлив, ему хорошо. Лежит на спине, смотрит в потолок, а губы шевелятся, шепчут что-то. И глаза спокойные, радостные.
В эту минуту он, может быть, разговаривает с ней мысленно или представляет себе то, что было у них, или загадывает то, что будет. А потом замечает меня и весь сразу сжимается, бледнеет, как будто я застукала его на воровстве.
Врачи все время предупреждают, что Грише нельзя волноваться, потому что даже самое маленькое потрясение может закончиться инсультом. Вчера меня встретила в коридоре врачиха, которая назначает ему физиотерапию, и говорит:
— Ежели вы хотите, чтобы ваш муж поправился, вы должны быть готовы к жертвам.
— Что вы называете жертвами?
— Ну, вы не вчера родились — разберетесь!
Как она посмела мне это сказать? Какие они хамы все здесь! Я с ней не знакома, она про меня ничего не знает, а ляпает черт знает что!
Господи, я хочу домой. Все это вместе — Гришина авария, больница, беременная, которая в своем белом платке стоит и смотрит на меня с порога, врачи эти, снимки, медсестры, прогнозы, — все это как темный, дурной, старый сон, от которого я не могу очнуться.
Иногда мне его жалко до слез, а иногда — как в самом начале — мне все безразлично.
* * *
С неба содрали кожу. С холодного неба содрали всю кожу, и там оказалась небесная кровь, гной и раны. И пока сверху сочилась кровь, которую все принимали за солнце, пока из воспаленного облака подтекал желтый гной, пока из небесных запекшихся ран лилась неуверенно музыка утра — испуганных птиц, снега, ветра, — Даша приняла решение.
Теперь она знала, как все это было: они познакомились на свадьбе у Слонимских. Сидели вместе за детским столом. Она видела, как Соня и Джина рассказывали что-то, а девочка слушала, смеясь и откинув головку! Потом она вдруг помрачнела и стала проситься домой. Они и уехали раньше.
На следующий день после свадьбы Нина сказала, что хочет заниматься в школе современного танца. Еще через две недели была эта история с наркотиком. Потом анорексия. Все!
Не было еще десяти, когда Даша подъехала к его дому на Оливер-роуд. Дом стоял на пригорке, казался большим и тяжелым. Напротив был лес в белом свете зимы. Она оглянулась и увидела всадницу на темно-коричневой лошади, которая скользнула между голыми деревьями и растаяла. Поблизости была лошадиная ферма.
У дома стояла машина, шторы на окнах все были опущены. Андрей на работе, а девочки в школе. Она одна здесь.
Даша подошла к двери и нажала звонок. Ни звука. Она нажала еще раз и принялась нажимать не переставая, быстро, сильно и коротко. Никто не открыл ей, но какое-то еле слышное дыхание за дверью она уловила и поняла, что ее давно увидели из окна, давно услышали стук хлопнувшей дверцы, и давным-давно на той стороне порога стоит она , и Дашины короткие отчаянные звонки сыплются на ее голову, как град вперемежку с камнями.
