Когда путники приблизились к опушке, из туманной мути
выступили исполинские черные деревья. Листья на них стали коричневыми и
сморщились — зима была не за горами. Проезжая под пологом переплетенных ветвей,
Гарион пытался определить породы деревьев, но ничего подобного ему никогда
прежде видеть не приходилось. Они приняли совершенно фантастические формы,
словно в беззвучной мольбе протянув к мрачному небу страдальчески скрюченные
ветви. Узловатые стволы сплошь покрывали темные пятна, глубоко въевшиеся в
грубую кору, и отметины эти придавали корявым исполинам страшное сходство с
уродливыми человеческими лицами, искаженными ужасом: были тут и широко раскрытые
глаза, и словно разверстые в крике беззубые рты. Под ногами лошадей шелестели
опавшие листья, почерневшие и съежившиеся, а на острых сучьях висели рваные
клочья тумана.
Сенедра, содрогнувшись, поплотнее запахнула плащ.
— Нам предстоит проехать через весь этот лес? —
жалобно спросила она.
— А я думал, ты любишь деревья, — улыбнулся
Гарион.
— Да, но не такие. — Она испуганно
озиралась. — В них есть что-то… что-то очень жестокое. Они ненавидят друг
друга.
— Ненавидят? Деревья?
— Они сражаются друг с дружкой и, беспощадно
расталкивая собратьев, тянутся к свету. Мне не нравится здесь, Гарион.
— А ты попытайся не думать об этом, — посоветовал
он.
Путники постепенно углублялись в мрачную чащу. Говорить им
отчего-то не хотелось. Все чувствовали себя подавленными мрачной враждебностью,
исходящей от этих странных уродливых деревьев, а тьма лишь усиливала тягостное
впечатление.
Они сделали краткий привал и наспех перекусили, даже не
разводя огня, и вновь тронулись в путь. Вечерело, и туманная полумгла неумолимо
сгущалась, скрывая уродливые деревья.
— Думаю, мы проехали достаточно — на сегодня
хватит, — сказал наконец Белгарат. — Давайте разведем огонь и
поставим палатки.
Возможно, воображение Гариона сыграло с ним злую шутку или
просто вскрикнула во тьме какая-то хищная птица, но лишь первые языки пламени
лизнули сухие сучья, ему почудилось, что деревья вокруг закричали. Это был
вопль страха, смешанного с леденящей душу яростью. Он огляделся: изуродованные
лица, запечатленные самой природой на узловатых стволах, словно зашевелились в
сполохах пламени и безмолвно оскалились, взирая на ненавистный огонь.
После ужина Гарион отошел от костра. Он все еще чувствовал
себя каким-то одеревеневшим, словно все его чувства на время замерли. Он
обнаружил, что даже не может припомнить подробностей ночной бойни, — ему
вспоминались лишь смутные, отрывочные картины: хлещущая кровь в свете факела,
всадники, безжизненно соскальзывающие с седел, голова солдата, летящая в туман.
— Хочешь поговорить об этом? — спросил Белгарат,
подошедший сзади.
— Не то чтобы хочу, дедушка. Ты вряд ли одобришь
содеянное мною — так почему бы не оставить эту тему? Я никак не смогу заставить
тебя все понять.
— О, я все понимаю, Гарион. Просто считаю, что это
ничего не решает. Ты убил… скольких человек ты убил?
— Восьмерых.
— Так много? Ну, хорошо. Восемь маллорейцев. И что ты
этим доказал?
— Я не намеревался ничего доказывать, дедушка. Я просто
хотел, чтобы эти негодяи никогда больше не повторили ничего подобного. Более
того, я даже не вполне уверен, что это те самые дезертиры, которые истребили
мургских земледельцев, которых мы видели. Хотя они наверняка кого-то где-то
зверски убили, а тех, кто творит такое, надо остановить!
— Пусть так. Ты это сделал. И что, легче тебе стало?
— Нет. Думаю, что нет. Я даже не ощущал злости, когда
убивал. Просто что-то необходимо было сделать — и я сделал. Теперь все кончено,
и я вскоре об этом позабуду.
Белгарат посмотрел на него задумчивым и долгим взглядом.
— Хорошо, — молвил он наконец. — Поскольку ты
не можешь выбросить из головы случившееся, я полагаю, что ты не нанес самому
себе непоправимого ущерба. Давай вернемся к огню. В этом лесу сыро и холодно.
Гарион дурно спал той ночью, и Сенедра, которую он почти
испуганно прижимал к груди, беспокойно вздрагивала, то и дело всхлипывая во
сне.
Наутро Белгарат, проснувшись, вышел из палатки и раздраженно
огляделся.
— Дикость какая-то! — взорвался он. — Где
солнце?
— Оно скрыто тучами и туманом, отец, —
откликнулась Полгара, спокойно расчесывая длинные, темные волосы.
— Это мне известно, Полгара, — раздраженно ответил
он, — но мне необходимо видеть его хотя бы время от времени, чтобы
определить верное направление. Может кончиться тем, что мы будем ходить по этой
чаще кругами.
Тоф, занятый костром, поднял голову и поглядел на старика.
Лицо великана было невозмутимым, как всегда. Он поднял руку и указал слегка в
сторону от их вчерашнего направления движения.
Белгарат насупился.
— Ты совершенно уверен?
Тоф кивнул.
— Ты прежде бывал в этих лесах?
Немой великан снова кивнул и вновь уверенно указал рукой в
том же направлении.
— И если мы поедем туда, то выберемся из леса прямо на
южном побережье, неподалеку от острова Веркат?
Тоф вновь кивнул и занялся огнем.
— Цирадис сказала, что он едет с нами, чтобы помочь в
наших поисках, дедушка, — напомнил Белгарату Гарион.
— Хорошо. Ежели уж он знает дорогу, то пусть и будет
нашим проводником в этой чаще. Я устал тыкать пальцем в небо.
Они проехали около двух лиг, следуя за Тофом, который
уверенно вел их по еле приметной тропе, когда Полгара внезапно натянула поводья
своего коня и вскрикнула:
— Берегитесь!
Из тумана со свистом вылетела стрела, пущенная прямо в Тофа,
но великан успел защититься своим исполинским посохом. Из леса выскочила орда
оборванных людей — среди них, несомненно, были мурги, но большинство
принадлежали к некоей неизвестной путникам расе. Вооружены они были чем попало.
Мгновенно оценив ситуацию, Шелк соскользнул с седла и
молниеносно выхватил оба своих кинжала из-под зеленого одеяния работорговца.
Когда вопящие бандиты кинулись на него, он прыгнул им навстречу, вытянув вперед
руки с двумя массивными кинжалами, словно два копья.
Спрыгивая с седла, Гарион увидел, как Тоф тяжелым посохом
крушит врагов направо и налево, а Дарник, вооруженный топором, довершает дело.
