— Да, конечно, я и забыла. Ну что ж, дядя, буду
счастлива поприсутствовать.
Она действительно выглядела таковой, когда, одетая в
кремовое бархатное бальное платье, с сияющей короной на огненных кудрях, вошла
в танцевальный зал под руку со своим мужем, королем Ривским. Гарион, одетый в
позаимствованный голубой камзол, который заметно жал в плечах, отнесся к
мероприятию безо всякого энтузиазма. Как глава другого государства, находящийся
с визитом, он был обязан выстоять по меньшей мере час рядом с императором в
танцевальном зале, произнося пустые дежурные фразы в ответ на вежливые речи
многочисленных Хорбитов, Вордов, Ранитов и Боурунов, а также их жен, зачастую
достаточно легкомысленных. Бросалось в глаза отсутствие Хонетов.
Ближе к концу этой бесконечной церемонии графиня Лизелль,
блистая своими цвета светлого меда волосами, в бледно-лиловом парчовом платье,
подошла к Гариону под руку с принцем Халдоном.
— Держитесь, ваше величество, — тихо сказала она
Гариону, присев в реверансе. — Даже такие мероприятия не бесконечны, хотя
может казаться и наоборот.
— Благодарю вас, Лизелль, — сухо ответил он.
После того как поток желающих засвидетельствовать свое
почтение иссяк, Гарион, стараясь держаться предельно учтивым, слонялся среди
гостей, устав слушать одно и то же: «В Тол-Хонете никогда не бывает снега».
В конце этого бала при свечах оркестр арендийских музыкантов
стал нудно выводить весь репертуар мелодий праздничных песнопений, общих для
всех королевств Запада. Их лютни, виолы, арфы, флейты и гобои создавали практически
неслышный фон для болтовни императорских гостей.
— Я пригласил госпожу Альдиму, чтобы она спела нам
сегодня, — обратился Вэрен к узкому кругу Хорбитов. — Ее голос должен
был стать апофеозом празднеств. К несчастью, из-за погоды она побоялась выйти
из дома. Я понимаю ее: она очень бережливо относится к своему голосу.
— И хорошо, что так о нем заботится, — сказала
женщина из Ранитов, стоявшая рядом с Гарионом, своему спутнику. — Начать с
того, что у нее не такой уж и великолепный голос, к тому же время его не
пощадило — все эти годы Альдима поет по кабакам.
— Что за Ирастайд без песни?! — обратился к гостям
Вэрен. — Может быть, кто-нибудь из прекрасных дам порадует нас одной-двумя
песнями?
Дородная боурунская женщина средних лет тут же откликнулась
на предложение императора и в сопровождении оркестра попыталась исполнить
популярную песню, однако ей не удавалось одолеть высокие ноты этой партии.
Когда она с раскрасневшимся лицом, запыхавшаяся, закончила выступление,
раздались жидкие аплодисменты, длившиеся секунд пять. Потом гости вернулись к
болтовне.
И тогда музыканты заиграли арендийскую песню, настолько
старинную, что ее зарождение терялось во тьме веков. Как и большинство
арендийских вокальных произведений, она была грустной, начиналась в минорном ключе
с затейливого водопада звуков на лютне. На подходе к главной теме вступила
виола, потом к ней присоединился сочный контральто. Постепенно этот голос
заставил погрузиться в молчание доселе неугомонных гостей. Гарион был поражен.
Это, стоя недалеко от оркестра, графиня Лизелль присоединилась к музыке. У нее
был очаровательный голос — густой, завораживающий, обволакивающий, как мед.
Гости, находившиеся поблизости, отпрянули из уважения к этому голосу, давая ему
место. И вдруг, к удивлению Гариона, Сенедра вступила в этот круг и встала
рядом с драснийкой, облаченной в бледно-лиловую парчу. Когда флейта взяла на
себя ведущую партию, хрупкая ривская королева подняла голову и присоединила
свой голос к голосу Лизелль. Без особых усилий ее голос стал взбираться вверх в
унисон с флейтой, настолько идеально подходя по высоте и окраске к ее звучанию,
что трудно было различить, где звук инструмента, а где — голос Сенедры. Однако
в ее пении явственно слышался отзвук глубокой печали, и Гарион почувствовал,
как к горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слезы. Несмотря на
праздничную обстановку вокруг, было очевидно, что Сенедра ни на мгновение не
расстается со своей болью, укоренившейся в ее сердце, и никакое веселье не
может рассеять этой боли или даже отвлечь от нее.
Пение закончилось, и раздался шквал аплодисментов.
— Еще! — неистовствовали гости. — Повторить!
Уступая требованиям публики и вдохновленные аплодисментами,
музыканты заиграли начало той же самой старинной песни. И вновь лютня
рассыпалась тем же хватающим за сердце каскадом аккордов, но на сей раз, когда
виола подвела Лизелль к главной теме, зазвучал и третий голос — голос, который
Гарион знал так хорошо, что ему и не требовалось взглянуть, кто же это поет.
Полгара, одетая в темно-синий бархат, отделанный серебром,
также вступила в освещенный круг, где стояли Лизелль и Сенедра. У нее был
богатый и ровный голос под стать голосу графини, но в нем чувствовалось горе,
превосходившее по силе даже трагедию Сенедры, — горе человека, навсегда
потерявшего родину.
Затем, когда голос Сенедры и звук флейты стали восходить к
высоким нотам, Полгара присоединилась к ним. Сложившееся созвучие вовсе не
походило на традиционное для всех королевств Запада. Арендийские музыканты с
глазами, полными слез, подлаживались под эти античные звуки, воссоздавая
мелодию не слыханную здесь тысячи лет.
Когда только затихли звуки этой славной мелодий,
установилось благоговейное молчание. А потом собравшиеся разразились овацией.
Когда Полгара стала уводить обеих женщин из освещенного золотистым светом
круга, многие при этом не скрывали слез.
Белгарат, необычно величественный в тяжелой толнедрийской
мантии и с большим, наполненным до краев серебряным бокалом в руке, преградил
путь Полгаре. В глазах его застыло удивление.
— В чем дело, отец? — спросила Полгара.
Он без слов поцеловал дочь в лоб и вручил ей бокал.
— Дорогая Полгара, зачем оживлять то, что умерло, что
не существует уже многие века?
Полгара гордо подняла голову.
— Память о Во-Вокуне не умрет во мне, пока я живу,
отец. Я ношу ее в своем сердце и буду носить всегда. Я вечно помню тот некогда
славный, светлый город, город смелых и благородных людей, город, которому этот
приземленный мир, где мы живем, позволил исчезнуть.
— Ты так искренне переживаешь это, Полгара? — с
волнением в голосе спросил он.
— Да, отец, переживаю, и так, что словами этого не
выразить, так что… — Она не договорила, неуверенно пожала плечами, а затем
величественной походкой вышла из зала.
После банкета Гарион с Сенедрой сделали в танце несколько
кругов по залу, но больше из приличия, чем из желания.
— Когда это Полгара прониклась таким чувством к
вокунским арендийцам? — спросила Сенедра во время танца.
