— Уши Агахака — это я, — произнесла жрица
устрашающе тихим голосом. — Ничто не достигает его ушей прежде, чем это
услышу я.
И тон, которым это было сказано, открыл Гариону больше, чем
сами слова.
Хотя этой изуродованной шрамами женщине каким-то
непостижимым образом удалось достичь здесь, в храме, определенной власти, она
все еще не уверена в себе и своей силе. Эта ее неуверенность — словно открытая
рана, и стоит кому-то подвергнуть сомнению ее могущество, как из глубины ее
существа поднимается темная волна ненависти к этому человеку. Гарион горячо
надеялся, что Сади отдавал себе отчет в том, насколько она опасна.
— О, я не вполне представлял себе положение дел здесь,
в храме, — вежливо поклонился Сади. — Мне сказали, что Джахарб,
Агахак и король Ургит по некоторым причинам хотят, чтобы некто Кабах
беспрепятственно попал в Рэк-Хаггу. И я призван обеспечить его безопасность во
время путешествия.
Глаза жрицы сузились.
— Уверена, это далеко не все, что тебе приказано
передать, — обличительным тоном произнесла она.
— Боюсь, что все, благородная жрица. Полагаю, Агахак
все поймет.
— А больше ничего тебе Джахарб не говорил?
— Ничего, кроме того, что этот Кабах находится здесь, в
храме, под защитой Агахака.
— Этого не может быть, — отрезала жрица. — Я
бы знала об этом, если бы он здесь находился. Агахак ничего от меня не
скрывает.
Сади беспомощно развел руками.
— Могу лишь повторить все то, что говорил мне Джахарб,
святая жрица.
Глаза жрицы вдруг сверкнули.
— Если ты лжешь мне, Усса, или пытаешься что-то утаить,
из твоей груди вырвут сердце, — пригрозила она.
— И тем не менее это все, святая жрица. Могу ли я
теперь поговорить с самим иерархом?
— Иерарх сейчас во дворце Дроим, на совете у короля. Он
не вернется раньше полуночи.
— А найдется ли тут место, где я и мои спутники могли
бы дождаться его возвращения?
— Я еще не закончила, Усса из Стисс-Тора. Что надобно
этому Кабаху в Рэк-Хагге?
— Джахарб не счел нужным ввести меня в курс дела.
— Полагаю, ты лжешь мне, Усса. — Кончиками пальцев
жрица нервно барабанила по столешнице.
— Мне нет никакого резона лгать тебе, святая
Хабат, — возразил евнух.
— Агахак рассказал бы мне об этом деле. Он ничего от
меня не утаивает — ровным счетом ничего.
— Возможно, это дело просто показалось ему
малозначительным.
Хабат тем временем пристально оглядывала каждого. Потом
бросила взгляд на все еще трепещущего гролима.
— Скажи мне, — почти прошептала она, — как
так случилось, что один из этих людей вошел в мои покои, имея при себе
меч? — И она указала на Гариона.
Лицо жреца посерело.
— Прости меня, Хабат, — забормотал он, — но
я… я не заметил никакого меча.
— Не заметил? Как можно не заметить оружия таких
размеров? Объясни-ка мне!
Гролим затрясся с головы до ног.
— Может быть, этот меч невидимый? Или, возможно, моя
безопасность тебя совершенно не заботит? — Ее изуродованное шрамами лицо
стало еще более жестоким. — А вдруг ты затаил против меня зло и надеялся,
что этот чужестранец умертвит меня?
Лицо гролима сделалось совсем серым.
— Полагаю, придется довести все происшедшее до сведения
Агахака, когда он вернется. Вне всяких сомнений он возжелает побеседовать с
тобою об этом мече-невидимке немного погодя.
Дверь в покои Хабат распахнулась, и на пороге возник
худощавый гролим в черном одеянии, с капюшоном, откинутым назад и отороченным
зеленым. Грязные черные волосы сальными сосульками свисали ему на плечи. От
этого человека с выпученными глазами фанатика нестерпимо несло — то был
тошнотворный кисловатый запах давным-давно немытого тела.
— Настало время, Хабат, — объявил он скрипучим
голосом.
Мрачные глаза Хабат тотчас же смягчились.
— Благодарю, Сорхак, — ответила она,
странно-кокетливо опуская ресницы.
Потом она поднялась и достала из ящика стола черный кожаный
футляр. Раскрыв его, она почти любовным жестом извлекла оттуда длинный
сверкающий нож и мрачно взглянула на гролима, которого только что отчитывала.
— Сейчас я пойду в святилище, чтобы совершить там
жертвенный ритуал, — сказала она, рассеянно проводя пальцем по остро
отточенному лезвию. — И если хотя бы единое слово о том, что произошло в
этих покоях, сорвется с твоих губ, ты сам умрешь при следующем же ударе гонга.
А пока отведи этих работорговцев в пристойные покои, где они смогли бы
дождаться возвращения иерарха. — Она обратила взор к Сорхаку, и ее глаза
внезапно сверкнули. — Ты проводишь меня в святилище, чтобы понаблюдать за
тем, как я буду приносить священную жертву?
— Для меня это величайшая честь, Хабат, — коротко
кивнув, ответил тот. Но стоило жрице отвернуться, как губы его скривила
презрительная усмешка.
— Оставляю вас на попечение этого недотепы, —
сказала она, проходя мимо Сади. — Мы еще не окончили разговора, но я
должна идти — мне надо приготовиться к жертвоприношению. — И жрица
удалилась, сопровождаемая Сорхаком.
Когда двери закрылись, рябой жрец с ожесточением плюнул на
пол — на то самое место, где только что стояла Хабат.
— Никогда не подозревал, что женщина может достичь ранга
Пурпурных в одном из храмов Торака, — сказал ему Сади.
— Хабат любимица Агахака, — мрачно пробормотал
гролим. — Колдунья она никудышная, так что своим продвижением всецело
обязана ему. Правителю по нраву все отвратительное. И только благодаря его заступничеству
ей до сих пор не перерезали глотку.
— Политика, — вздохнул Сади. — Здесь все так
же, как и везде в этом мире. Кстати, она, как мне кажется, весьма ревностно
относится к исполнению религиозных ритуалов.
— Ее страсть к ритуалам имеет мало общего с
религиозностью. Она обожает кровь. Я сам видел, как она пьет ее, когда кровавая
струя хлещет из тела жертвы. И омывает в ней лицо, руки. — Жрец оглянулся,
желая убедиться, что его никто не подслушивает, и продолжил:
