От сокровенных мыслей Тею отвлек появившийся на сцене Гор – сын, рожденный Исидой от умершего Осириса. Гор зычно взывал к могущественной триаде богов и, в особенности, к богу Ра, но, по замыслу представления, триада должна была оставаться «глухой» к речам Гора.
И вот, наконец, настал черед Тота и Маат – помощников всемогущего бога Ра. Молодые люди дружно бросились на колени и начали в унисон умолять Ра быть к Гору снисходительным и великодушным: ведь мало того, что Гор – истинный наследник Нижнего Египта, так он же должен ещё и поквитаться с Сетом за смерть отца!
Ра-Аменхотеп поднялся и величественно простер длань к небу:
– Не внять мольбам сим невозможно, боги! – излишне театрально воскликнул он. – Коварный Сет хотя и правнук мой, но должен будет понести заслуженную кару! Какое счастье, что Геб и Нут, произведшие его на свет, не видят ныне своего позора!.. Что скажешь, дочь моя? – обратился божественный Ра-Аменхотеп к Тефнут-Тее, с самого начала действа хранившей молчание.
Тея поднялась с кресла и тоже воздела руки к небу.
– О, Атум – прародитель наш великий! Правитель Та-Урсы[16]! Потомок твой предателем стал и убийцей! Как объяснить мне это детям моим, Гебу и Нут, стоящим ныне у ложа твоего предсмертного? Чем утешить мне Исиду и Гора?..
В тот самый момент, когда Тефнут испрошала совета у Атума – своего умирающего прародителя, оставшегося на Та-Урсе, на сцену поднялся Шу и с пафосом воскликнул:
– Горько говорить мне, сестра и жена моя, но Сет заслуживает смерти! Нет ему прощения! Люди почитали Осириса, Исиду и коварного Сета за богов, несущих им процветание и справедливость! Неужто ж мы оставим убийство Осириса безнаказанным? – Шу, вопрошая, повернулся к Ра и Тефнут и умоляюще простер к ним руки.
– Нет! Вот мой божественный жезл! – ответствовал Ра, протягивая Гору золотой жезл. – Пусть он и станет оружием возмездия! И да восторжествует справедливость!
Тот-Тутмос поднялся с колен, приблизился к Ра, принял из его рук протянутый ему жезл и лишь потом передал «оружие возмездия» Гору-Камосу, своему близкому другу и наперснику, многозначительно при этом подмигнув. Сей известный обоим условный знак означал: жду тебя после представления в своём шатре.
* * *
Утомительное представление под названием «Из жизни богов» наконец завершилось. Как всегда, благодарные зрители осыпали актёров ароматными лепестками роз, выращенных во дворцовых садах «коварным Сетом», то бишь трудолюбивым садовником.
Аменхотеп любил эти ежегодные представления, они дарили ему иллюзию справедливости жизни. Сегодня же на протяжении всего действа он наблюдал в основном за Верховным жрецом, исполнявшим роль мученика Осириса. Вот уже который год фараон не уставал удивляться его актерским способностям! Да, уж что-что, а лицедействовать, вернее «притворяться» Ранеб умел!..
Невольно в памяти Аменхотепа всплыли слова отца, Тутмоса IV, касавшиеся отношения к богам и жречеству. Ещё задолго до того, как отправиться в царство Осириса, отец неоднократно внушал Аменхотепу, что богов следует чтить и уважать, ибо они – прародители всего Великого Египта. А вот давать излишнюю волю жрецам ни в коем случае не стоит – иначе те рано или поздно непременно пожелают возвыситься над потомком божественного Ра, то есть над самим фараоном.
Полузабытые слова отца неожиданно взволновали Аменхотепа. Он припомнил, что в последние годы храмы, разбросанные по всему Египту, с завидными упорством и постоянством и впрямь набирали силу. В частности, присоединяли к своим владениям всё новые и новые земли. И это не считая того, что крестьяне платили служителям храмов такие огромные подати, которые с государственными налогами смешно даже сравнивать…
Поразмышляв на эту тему ещё какое-то время, Аменхотеп пришел к твёрдому выводу: настала пора предпринять по отношению к храмам и их служителям радикальные меры! В первую очередь, разумеется, следует ограничить права и власть Верховного жреца Ранеба, а уж потом, чуть позже, и всего жречества в целом. Сложность же проблемы заключалась, однако, в том, что пока ещё Аменхотеп не знал, как осуществить это на практике. Более того: ему было стыдно признаться даже самому себе, что он… опасается Ранеба! Слишком уж огромными влиянием и властью тот обладал ещё при жизни отца, а уж про нынешние времена, и говорить не приходится…
* * *
Царица Тея покинула закончившееся представление в сопровождении дочерей Сатамон и Бакетамон, падчерицы Кийи, рожденной от наложницы, которая недавно умерла очередными родами, и всей своей свиты. Погуляв немного по саду и вдоволь насладившись дурманящим сладковатым ароматом тигровых лилий, царица неожиданно остановилась.
– Пошлите за Камосом! – приказала она одной из служанок. – И передайте сыну первого советника, что я желаю видеть его немедленно!
Отделившись от свиты, девушка-служанка помчалась исполнять приказание своей повелительницы, а все остальные неспешно направились в сторону дворца.
Добравшись до своих покоев, царица первым делом пожелала испить холодной фруктовой воды, а затем, удобно расположившись в любимом кресле, попыталась сосредоточиться на словах, которые ей с минуты на минуту предстояло высказать Камосу.
– Моя несравненная госпожа, я уже перед вами и весь к вашим услугам! – звонко отрапортовал появившийся в дверях Камос, низко при этом поклонившись.
Царица властным жестом указала молодому сегеру на мягкую скамеечку, стоявшую напротив её кресла. Юноша безропотно проследовал к предложенному месту, трепеща в душе от предчувствия, что разговор с царицей предстоит непростой.
– Скажи-ка мне, Ка-а-амос… – певуче протянула Тея, и Камос тотчас поддался обаянию ее голоса.
Несмотря на то, что Тея перешагнула недавно тридцатилетний рубеж, выглядела она по-прежнему молодой и безупречно красивой, а с точки зрения мужчин – ещё и безмерно желанной. Чего уж греха таить: любой сегер из царской свиты почел бы за честь хотя бы вскользь коснуться её прозрачных одежд…
Тея же нарочно умолкла, словно подбирая в уме нужные слова. Скамеечка, на которой расположился Камос, стояла достаточно близко от её кресла, но была слишком низкой и приземистой, подчеркивая тем самым разницу статусов визитёра и хозяйки покоев.
По правде говоря, Камос давно уже относился к царице Тее с каким-то особенным, необъяснимым благоговением. Возможно, причиной тому была не столько даже её неземная красота, сколько острый и незаурядный ум. Царица пользовалась при дворе огромным влиянием, с её мнением считались не только царедворцы и сановники, но даже сам фараон. Ни для кого не было секретом, что Аменхотеп всегда любил Тею гораздо больше и сильнее, чем всех своих многочисленных и часто меняющихся наложниц, чьи имена очень быстро забывались в Инебу-Хедже. Тея же была для Аменхотепа не только первой и любимой женой и царицей, но и матерью не менее обожаемых им наследников: двух сыновей и двух дочерей. В подтверждение того, сколь страстно он любит супругу, Аменхотеп несколько лет назад приказал придворному скульптору изваять из мрамора её бюст, неизменно и с тех пор украшавший его покои. Но и этого фараону показалось мало: чуть позже он приказал украсить стены своих покоев росписями, отражающими сцены из повседневной царской жизни. И теперь дольно часто, уединившись, он с непередаваемым удовольствием и подолгу предавался созерцанию искусно выполненных изображений ненаглядной своей Теи и любимых детей.
