До этого закрытые, глубоко посаженные, глаза идола, начали
медленно приоткрываться, и из-под тяжелых его каменных век блеснул зеленый
огонь. Спархок почувствовал, как волна за волной черной злобы исходит на него
от этих гибельных глаз. И он стоял, оглушенный, повергнутый в полуобморочное
состояние присутствием зловещего Бога, так долго мучившего и преследовавшего
рыцаря.
Идол двигался! Казалось, он весь пошел волнами, и руки его,
похожие на щупальца, алчно подрагивая, потянулись к сверкающему самоцвету, к
единственному, что могло даровать ему спасение и свободу.
— Нет! — сказал, точно проскрежетал, Спархок. И
занес меч над Беллиомом. — Я уничтожу его! — пригрозил он, — …и
тебя вместе с ним!
Казалось, идол испытал ужас и в глазах его появилось
удивление.
— И зачем ты привела этого невежественного дикаря в мое
присутствие, Сефрения? — Голос был пустым и раздавался эхом по Храму и в
голове Спархока. Рыцарь знал, что Азеш мог бы уничтожить его в одно короткое
мгновение, меж двумя ударами сердца, но почему-то медлил и не спешил обрушить
свою мощь на человека, дерзко угрожавшего мечом Сапфирной Розе.
— Я всего лишь покорно следую своей судьбе,
Азеш, — спокойно проговорила Сефрения. — Я была рождена для того,
чтобы привести сюда Спархока и он смог бы лицом к лицу столкнуться с тобой.
— А что за судьба у этого Спархока? Знаешь ли ты, что
предначертано ему? — в голосе Азеша послышалось отчаяние.
Идол в напряжении замер, но уже через мгновение он
повелевал, и приказ его, грубый и не терпящий возражений, направлен был не на
Спархока.
Сефрения задышала с трудом и вся она поникла как цветок,
загубленный первым дыханием зимы. Спархок мог даже чувствовать, как угасает
она. Сефрения покачнулась и ее охватила дрожь, когда Азеш силой своей мысли
лишил волшебницу защиты.
Спархок сильнее сжал рукоять меча и выше поднял его. Если с
Сефренией сто-то случится, они пропали, и рыцарь не ведал, может ли он теперь
еще медлить с последним роковым ударом. Он вызвал в своем воображении образ
лица Эланы и еще крепче сжал в руке оружие.
Звук этот был неслышен никому другому. Он знал это. Это
звучало только у него в голове; только он мог слышать этот звук. Это было
настойчивое звучание пастушьей свирели, в котором чувствовались нотки
раздражения.
— Афраэль! — с неожиданным облегчением позвал
Спархок.
Маленький порхающий светлячок замаячил перед его лицом.
— Ну, наконец-то, — услышал он гневный голосок
Флейты. — И что ты так долго тянул, Спархок? Ты что, не знаешь, что должен
позвать меня?
— Нет, я этого не знал. Помоги Сефрении.
Не было ни прикосновения, ни движения, ни звука, но Сефрения
выпрямилась и слегка провела пальцами по уставшим векам. Глаза идола зажглись
недобрым огнем, и он взглядом отыскал светлячка.
— Дочь моя, — послышался голос Азеша. — Ты
связала свою судьбу с этими смертными?
— Я не дочь тебе, Азеш, — твердо произнесла
Флейта. — Я сама вызвала себя к жизни, как и мои братья и сестры, когда ты
и твоя родня из-за какой-то детской ссоры рвали на клочки все вокруг себя. Ты
можешь считать меня своей дочерью только лишь потому, что я появилась по твоей
вине. Если бы ты и твои родственники сошли с пути ужасов и разрушений, в моем
появлении не было бы необходимости.
— Я завладею Беллиомом! — Пустой голос был подобен
грому и землетрясению, разрывающему недра земли.
— Нет, не завладеешь! — решительно противоречил
голос Флейты. — Чтобы Беллиом не попал в лапы твои и твоих сородичей, я и
появилась на свет вместе с моими братьями и сестрами. Беллиом не отсюда, и он
не может принадлежать ни тебе, ни мне, ни Троллям-Богам, ни каким-либо Богам
этого мира.
— Я получу его! — голос Азеша перерос в
пронзительный крик.
— Нет. Прежде Анакха уничтожит его, и ты погибнешь
вместе с Голубой Розой.
Идол, казалось, вздрогнул.
— Как ты смеешь! — выдохнул он. — Как ты
только осмеливаешься произнести столь ужасные слова? Смерть одного из нас
положит начало погибели всех наших родственников.
— Пусть будет так, как должно случиться, —
равнодушно проговорила Афраэль. Но тут же ее тоненький голос стал
жестче. — Направь свою ярость и гнев на меня, Азеш, а не на моих детей,
ибо именно я использовала силу колец, чтобы лишить тебя мужской силы и навсегда
заключить тебя в этом отвратительном грязном болване.
— Это была ты? — ошеломленно проговорил Азеш.
— Да, я. И, лишившись мужской силы, ты потерял свое
былое могущество, и по тому не можешь сам освободить себя. И ты не получишь
Беллиом, бессильное Божество, и навсегда останешься в заключении. Целую
вечность предстоит тебе провести в этом идоле, лишенному мужества, и продлиться
это до тех пор, пока самая далекая звезда не прогорит дотла. — Она
помолчала, а потом заговорила тоном, равным по действию тому, как если бы
кто-то медленно поворачивал ножом в теле другого. — А ведь эта нелепая и
глупая затея, чтобы все Боги Стирикума объединились и отобрали Беллиом у
Троллей-Богов, — была твоей, так что ты сам дал мне возможность лишить
тебя мужественности и заточить в этом болване. Так что тебе некого упрекать,
кроме как самого себя, в том, что произошло. А теперь Анакха принес Беллиом и
кольца — и даже Троллей-Богов, спрятанных внутри самоцвета — дабы здесь
противостоять тебе. Я взываю к тебе. Подчинись Сапфирной Розе — или погибни.
Храм огласился воем нечеловеческого отчаяния, но мраморный
истукан не шелохнулся.
Однако Отт, исполненный страхом во взоре, уже бормотал
какое-то заклинание. Он выпустил его вперед перед собой, и отвратительное
изваяние осветилось слабым, неровным, колеблющимся светом, изменяя свой цвет от
мраморно-белого до зеленого, голубого и кроваво-красного, и под куполом
раздалось бормотание нечеловеческих голосов. Сефрения произнесла пару слов
по-стирикски, голос ее был спокойным. Она взмахнула рукой, и статуя вновь
застыла, обретя свою прежнюю мертвенную бледность мрамора.
Отт взвыл и забормотал новое заклинание, но в ярости своей и
отчаянии он постоянно сбивался со стирикского на свой родной эленийский.
— Выслушай меня, Спархок, — мягко произнесла
Флейта.
— Но Отт…
