Посвящается Тому, благодаря которому мне удалось набраться
храбрости, чтобы сказать все это.
Пусть ни один ребенок не погибнет от того, что у нас не
хватило любви, мужества или милосердия.
Глава 1
В коридоре громко тикали старинные напольные часы. Они
прятались в высоком резном ящике красного дерева. Будь Габриэла (не Габи, а
именно Габриэла) чуть поменьше, она тоже могла бы спрятаться в нем — за глухой
дверцей, где ходил из стороны в сторону огромный, как луна, латунный маятник и
чуть слышно звенели натянутые гирями цепи Но даже если бы ей удалось
поместиться в часовом футляре, прятаться там все равно было рискованно — сухое,
тонкое дерево, словно дека рояля, отзывалось гулким звоном на каждое
прикосновение.
Чулан, битком набитый зимними куртками и шершавыми пальто,
царапавшими Габриэле лицо при каждом движении, был гораздо более надежным.
Впрочем, даже здесь шуметь не стоило, но она не могла
побороть страха, который потихоньку толкал ее к самой дальней стене чулана. Она
запнулась о зимние сапоги матери и чуть не упала, но вовремя ухватилась за
мохеровый жакет и удержалась на ногах. Габриэла была почти уверена, что здесь
ее не найдут. Почти!.. Во всяком случае, когда в прошлый раз она спряталась
здесь, все более или менее обошлось. Той, что ее искала, просто не пришло в
голову заглянуть в этот душный и пыльный чулан. Габриэла очень надеялась, что и
сегодня все кончится благополучно. Тем более что на улице стояла такая жара…
В Нью-Йорке был самый разгар лета, и в чулане было жарко,
как в паровозной топке, но Габриэла почти не замечала этого. Забившись в самый
дальний угол, она стояла совершенно неподвижно и напряженно всматривалась в
пыльную темноту перед собой, едва осмеливаясь дышать. Вот за дверью послышались
приглушенные, еще далекие шаги. Сердце девочки ухнуло в пустоту — шаги
приближались. Твердые каблуки-шпильки звонко процокали по паркету у самой двери
чулана, но Габриэле этот звук показался похожим на рев урагана. Она почти
почувствовала на лице легкое шевеление воздуха, колеблемого там, за дверью, и…
с облегчением вздохнула. Шаги удалялись.
Габриэла тихонько вздохнула и снова затаила дыхание, словно
боясь, что даже этот тихий звук может выдать матери ее убежище. Элоиза Харрисон
обладала поистине сверхъестественными способностями, которые позволяли ей с
легкостью отыскивать дочь в самых невероятных местах. Порой Габриэле даже
казалось, что у ее матери — нюх собаки и глаза, способные с одинаковой
легкостью видеть и сквозь филенчатые двери чуланов, и сквозь каменные стены.
Где бы Габриэла ни пряталась, в конце концов мать обязательно ее находила и
наказывала, однако девочка упрямо не оставляла своих попыток.
Страх перед матерью был сильнее любых доводов разума.
В прошлом году Габриэле исполнилось шесть, но она была такой
маленькой, хрупкой и худой, что никто бы не дал ей этих лет. В ее облике было
что-то от сказочных эльфов: тонкие черты, огромные в пол-лица голубые глаза и
мягкие светлые локоны, действительно производившие ощущение чего-то неземного,
воздушного.
Люди, которые видели ее впервые, обычно говорили, что
девочка — чистый маленький ангелочек. И лишь немногие замечали, что в глазах
Габриэлы — в этих больших голубых озерах — где-то на самом дне никогда не
исчезает страх. Она выглядела словно настоящий ангел, изгнанный с небес на
землю и пребывающий в тревожном неведении, чего следует ожидать от своего
нового, незнакомого окружения. Впрочем, что ждет ее, Габриэла отлично знала —
за все шесть лет своей земной жизни девочке еще ни разу не пришлось столкнуться
с тем, что могло бы быть приятно или хотя бы знакомо ангелу небесному. Страх и
боль — постоянные спутники ее земной судьбы.
Острые и тонкие шпильки матери снова застучали почти возле
самой двери чулана. На этот раз звук был гораздо более резким, сердитым, словно
в паркет вгоняли стальные гвозди, и Габриэла поняла, что мать раздражена до
предела. Наверняка она уже перерыла чулан в детской, обыскала кладовку под
лестницей и стенной шкаф возле кухни. Пожалуй, и в небольшой сарай за домом
заглянула. Там хранился садовый инвентарь. Возиться с землей мать Габриэлы не
любила, и лишь поиски дочери могли заставить ее зайти в столь неподобающее
место.
Обычно за крошечным садом ухаживал садовник-японец,
приходивший дважды в неделю. Он косил траву на лужайке, подстригал кусты, белил
стволы двух грушевых деревьев и высаживал на единственной клумбе белоснежные
нарциссы, яркие тюльпаны и мохнатые хризантемы. Благодаря его усилиям сад
выглядел как игрушка, и Элоиза имела возможность с гордостью показывать его
гостям.
Надо сказать, что Элоиза вообще терпеть не могла беспорядка.
Она ненавидела шум, грязь, ложь, собак, но больше всего она ненавидела детей, в
чем ее дочь убедилась на собственном опыте. Элоиза Харрисон была твердо
убеждена, что дети лгут, шумят, пачкаются, все портят и разбрасывают одежду. Ну
и как же она могла к ним относиться, учитывая все вышесказанное; так что
Габриэле строжайшим образом наказывалось тихо сидеть в комнате и ничего не
трогать. Ей не разрешалось ни слушать радио, ни рисовать фломастерами, потому
что от них на скатерти оставались трудновыводимые следы.
Однажды Габриэла испортила ими свой лучший наряд и получила
серьезную трепку — мать отхлестала ее платьем по лицу и приказала выстирать
его, хотя одежда и белье взрослых обычно отправлялись в прачечную или
химчистку.
Это, впрочем, случилось еще тогда, когда ее отец был на
войне в месте, которое называлось Корея. Где-то в глубине одного из стенных
шкафов все еще хранилась его шинель — Габриэла обнаружила ее, когда в очередной
раз пряталась от матери. Шинель была очень колючей, но пуговки на ней были
такие красивые и блестящие, что немедленно хотелось взять их в рот. Габриэла до
сих пор жалела, что папа не может ходить в шинели в свой банк. Но и без шинели
он был достаточно красив.
Высокий, стройный, такой же голубоглазый, как Габриэла, и почти
такой же светловолосый, он был похож на принца из сказки о Золушке, которую ей
читала бабушка, когда была еще жива.
Впрочем, мать тоже напоминала девочке сказочную королеву.
Элоиза была стройной, элегантной и очень красивой женщиной. Беда была в том, что
она постоянно злилась на дочь, а вывести Элоизу из себя способны были любые
пустяки. Ей не нравилось даже, как Габриэла ест. А если дочери случалось
просыпать на стол несколько крошек или, не дай бог, опрокинуть стакан, Элоиза
взрывалась, как тонна динамита. Да и вообще она привычно реагировала на каждое
слово или действие дочери так, словно вся жизнь Габриэлы состояла из
непоправимых поступков. Безнадежность царила в их отношениях: маленькая
Габриэла никогда не могла угодить, взрослая Элоиза никогда не могла быть
довольна.
Габриэла помнила требования матери все до единого и
прилагала отчаянные усилия, чтобы не совершить ошибку, но это было невозможно.
Даже если ей удавалось не повторить старых промахов, она непременно совершала
новые. На самом деле Габриэла росла послушной и доброй девочкой; она вовсе не
хотела огорчать маму, это получалось у нее как будто само собой. Словно назло
матери, Габриэла то сажала на подол крошечное чернильное пятнышко, то роняла за
завтраком вилку, то забывала в школе осеннюю шапочку из клетчатой шотландки.
