Габриэла закрыла глаза и, опустившись на корточки,
прислонилась головой к полированным деревянным перилам. Несколько секунд она
сидела совершенно неподвижно, заново переживая все, что с ней только что
произошло. Словно наяву она видела сверкающую диадему у себя в волосах,
вспоминала ласковый и добрый взгляд Марианны, ощущала запах ее духов и мечтала
о том, что когда-нибудь они снова встретятся.
Габриэла долго еще не покидала своего наблюдательного пункта.
Никто из приезжающих не замечал ее. Все были слишком заняты, оживленно беседуя
между собой, пересмеиваясь, обмениваясь приветствиями и шутками.
Габриэла знала, что мать вряд ли поднимется на второй этаж,
чтобы проверить, легла она или нет. Элоиза была абсолютно уверена, что дочь,
как ей и было сказано, давно спит. Ей и в голову не могло прийти, что Габриэла
станет подглядывать за гостями. «Ложись и спи! Если не будешь спать — я тебя
нашлепаю», — таковы были последние слова Элоизы, которые она произнесла,
отводя дочь в детскую. И, относись угроза к чему-нибудь иному, Габриэла и не
подумала бы ослушаться, но ей слишком хотелось посмотреть на вечеринку.
Кроме того, спать она все равно не могла. Габриэла знала,
что в кухне полно разных вкусностей — сладких булочек, печенья, шоколадных
кексов и прочего. Она своими глазами видела, как привезли ветчину и сыр, как
готовили на кухне салаты, жарили индейку и сладкий картофель, который шипел и
подпрыгивал на противне, покрываясь золотистой поджаристой корочкой.
Габриэле было строжайше запрещено трогать что-либо из того,
что готовилось для вечеринок, и все же девочка продолжала мечтать о кусочке
кекса, о пирожном или о тарталетках с ежевикой. Да что там тарталетки!..
Сейчас она не отказалась бы и от простого бутерброда с
маслом или даже с противной, пахнувшей рыбьим жиром черной икрой, но никто и не
думал предлагать ей его. Мама была так занята, готовясь к вечеринке, что
просто-напросто забыла дать Габриэле поужинать, и теперь у девочки немилосердно
сосало под ложечкой. Попросить же поесть она не решилась. Элоиза всегда
начинала готовиться к приемам с самого утра — она часами сидела в ванной,
подолгу красилась в своей комнате, примеряла то одно, то другое платье и бывала
взвинчена до предела. В такие дни она редко вспоминала о дочери, и Габриэла
считала это благом. Она отлично понимала, что может случиться, если она
напомнит матери о своем существовании. Уж лучше поголодать, чем быть избитой.
Тут музыка внизу заиграла громче, и Габриэла догадалась, что
это значит. В большой гостиной начались танцы. Люди в столовой, библиотеке и
малой гостиной смеялись, разговаривали, звенели ножами и вилками по тарелкам, и
от этого звука Габриэла чуть не сошла с ума.
И все же она не уходила с лестницы, надеясь снова увидеть
Марианну, однако та так и не появилась. В конце концов девочке стало ясно, что
ждать бесполезно. Должно быть, миссис Маркс просто забыла о ней, а может,
просто узнала от мамы, какая Габриэла скверная и непослушная девочка, и не
захотела больше с ней видеться.
Да, скорее всего так и случилось, поняла Габриэла и…
продолжала сидеть на верхней ступеньке, надеясь вопреки всему хоть одним
глазком увидеть миссис Марианну еще раз.
Но вместо Марианны Маркс в вестибюль неожиданно вышла
Элоиза. Она спешила в кухню, но внезапно остановилась, словно каким-то
сверхъестественным образом почувствовав присутствие дочери. Вот она подняла
голову и посмотрела сначала на высокий бронзовый подсвечник у подножия
лестницы, потом ее взгляд скользнул вверх — туда, где сидела Габриэла.
Брови Элоизы гневно сомкнулись на переносице, и Габриэла
невольно задержала дыхание, сжимая худенькой рукой воротник своей старой
розовой рубашонки. В следующее мгновение она вскочила на ноги и попятилась, но
споткнулась и с размаху шлепнулась на ступеньку.
Выражение лица Элоизы напоминало маску бога войны
какого-нибудь туземного племени. Не сказав ни слова, она стала стремительно
подниматься вверх, словно на ее ногах были надеты Черные Крылатые Сандалии, как
у вестницы зла. Тонкое атласное платье облегало изящную фигуру Элоизы,
поблескивая, точно змеиная кожа, а золотые серьги с бриллиантами негромко
вызванивали что-то вроде похоронного марша («…Вот летит злая фея Динг-Донг,
погибель моряков. О горе, горе нам!..» — вспомнилось в эти мгновения Габриэле).
— Что ты здесь делаешь? — прошипела Элоиза прямо в
лицо девочке, и та отшатнулась. Черные волосы матери были собраны в такой тугой
пучок на затылке, что казалось, будто кожа на лице натянута и уголки ее глаз
приподняты. Коварный и злобный демон смотрел на Габриэлу, застывшую от ужаса.
— Я же запретила тебе выходить из комнаты! Как ты
посмела, отвечай!
— Я… я просто… — пролепетала девочка. Она знала, что
снова не послушалась маму и что ей нет прощения.
Но Габриэла не просто вышла из комнаты — она разговаривала с
Марианной Маркс и даже примеряла ее диадему. Если мама узнает, она…
К счастью, об этих ее преступлениях Элоизе пока не было
известно.
— Не лги мне, дрянь!.. — процедила сквозь зубы
Элоиза и так крепко сжала запястье дочери, что кисть у Габриэлы почти мгновенно
онемела и ее закололи тысячи иголочек. — И не смей оправдываться! —
добавила она потише и почти волоком потащила девочку по коридору второго этажа.
Если бы кто-нибудь случайно увидел ее перекошенное, пошедшее красными пятнами
лицо и сверкающие злобой глаза, этот человек, наверное, остолбенел бы от
изумления. Но все гости были внизу, и главное было — не привлечь их внимания.
Снова наклонившись к девочке, Элоиза прошипела с угрозой:
— Ни слова, маленькое чудовище! Молчи, иначе я тебе
оторву руку!
Габриэла сразу поняла, что это не пустая угроза. Элоиза была
вполне способна оторвать ей руку или ногу — в этом она не сомневалась. В свои
семь лет девочка твердо усвоила, что у ее матери слово не расходится с делом.
Какими бы карами, какими бы наказаниями ни грозила Элоиза
своей непослушной дочери, она непременно приводила их в исполнение.
На пороге детской Элоиза с такой силой дернула дочь за руку,
что Габриэла почувствовала, как ее ноги отрываются от пола. И действительно,
следующие несколько футов она пролетела по воздуху и неловко упала на пол возле
своей кроватки, подвернув при этом лодыжку.
Было очень больно, но Габриэла не закричала. Инстинктивно
подтянув колени к подбородку, она осталась лежать на полу в темной детской и только
закрыла глаза, ожидая почти неминуемого удара.
— Сиди здесь и не смей никуда выходить, ясно? Я не
желаю, чтобы ты бродила голышом по всему дому и надоедала гостям. Если я увижу
тебя на лестнице, Габриэла, или еще где-нибудь в доме, ты об этом очень пожалеешь.
Посмей только снова изображать из себя маленькую сиротку!.. Заруби себе на
носу: ты никому здесь не нужна, и никто не хочет тебя видеть. Твое место в
детской, и только в детской. Ты поняла?
Ответа не было. Габриэла беззвучно плакала от боли.
