Подумав об этом, Джон сбежал с крыльца и, остановив
проезжавшее по улице такси, забрался внутрь и назвал адрес. Водитель опустил
флажок, и машина отъехала как раз в тот момент, когда Элоиза, прихрамывая,
подошла к окну. Падая, она сломала каблук и ушибла бедро.
На ее лице не было ни тени раскаяния или сожаления о том,
что произошло. О, вся ее фигура дышала жгучей ненавистью и яростным гневом,
который требовал немедленной разрядки. Джон уехал — уехал к одной из своих
шлюх, но Элоиза знала, кто может заплатить ей за это оскорбление.
Сорвав с ноги вторую туфлю, она швырнула ее в дальний угол
спальни и в одних чулках вышла в холл. Элоиза шагала по коридору, и глаза ее
горели яростным огнем.
Джон еще узнает, каково это — оскорблять ее. Сейчас Элоиза
хотела только одного — сделать как можно больнее именно ему.
Включив свет, чтобы видеть, что делает, Элоиза резким
движением сдернула одеяло с маленькой кроватки.
Наивная уловка Габриэлы, которая по своему обыкновению
спала, укрывшись с головой, в ногах кровати, ни на мгновение ее не обманула.
Элоиза знала, что дочь должна быть в постели, и она действительно была там —
крошечный, жалкий комочек, скорчившийся, словно от сильного холода. Так эта
подлая девчонка — такая же мерзкая и отвратительная, как ее отец, —
пряталась от своей матери, и Элоиза с особенной остротой почувствовала, что
ненавидит, ненавидит ее каждой клеточкой своего тела.
В этот момент Габриэла пошевелилась, и Элоиза увидела куклу,
которую девочка прижимала к груди. Эту куклу Элоиза тоже ненавидела, потому что
ее подарила девочке мать Джона, и с тех пор мерзавка всюду таскала ее с собой.
Не помня себя от ярости, Элоиза выхватила у Габриэлы куклу и
принялась колотить ею о стену. Уже на втором ударе фарфоровая голова треснула,
на третьем — разлетелась на куски, а Элоиза никак не могла остановиться.
— Нет, мамочка, нет! Не убивай Меридит! —
Проснувшись, Габриэла не сразу поняла, в чем дело. Она только чувствовала, что
происходит что-то ужасное. Когда же девочка увидела, что от ее любимой куклы
остались одни ноги и туловище, она зарыдала — так велико было ее горе. Отныне
одиночество становилось всеобъемлющим.
— Мамочка, миленькая, не надо, пожалуйста!.. —
всхлипывала Габриэла и даже пыталась схватить мать за руки, хотя и знала, что
за это ей достанется вдвойне.
— Вот тебе, вот!.. — приговаривала Элоиза, с
наслаждением уничтожая куклу. — Эта дурацкая кукла давно мне надоела. Я ее
ненавижу. И тебя ненавижу, мерзкая, испорченная девчонка! Что ты рассказала
Марианне? Небось нажаловалась на меня, да? Отвечай, ты жаловалась ей на меня?!
А сказала ты Марианне, что ты заслуживаешь, чтобы тебя драли каждый день, нет —
двадцать раз в день?! Ты рассказала доброй тете Марианне, что ты — маленькая
дрянь, шлюха, что родные отец и мать тебя ненавидят, потому что ты не желаешь
их слушаться и все делаешь назло?! Отвечай — сказала?!! Сказала, сказала,
СКАЗАЛА?!
Элоиза уже не кричала — она ревела, как самое страшное чудовище
из самой страшной сказки, и Габриэла только всхлипывала от ужаса и от боли,
когда остатки куклы начали опускаться ей на плечи, на голову, на руки, которыми
она пыталась закрыть лицо. Наконец кукла окончательно развалилась, и Элоиза
принялась работать кулаками, в слепой ярости не видя, куда попадает.
Она хватала Габриэлу за рубашонку и трясла, как пес трясет
половую тряпку; она таскала ее за волосы и била лицом о плетеную боковину
кроватки до тех пор, пока сама не устала и не задохнулась.
На памяти девочки это было самое жестокое наказание.
Казалось, вся злоба и все разочарование матери выплеснулись
на нее словно кипящий котел. Габриэла понятия не имела о том унижении, которое
Элоиза пережила, когда ушел Джон, и принимала эту бешеную ярость на свой счет.
Девочка уже не помнила себя от боли и страха, но какая-то часть ее истерзанной
души была уверена: она такая плохая, что действительно заслужила это страшное
наказание. И смириться с этой мыслью было тяжелее всего.
Элоиза наконец ушла, оставив Габриэлу почти в
бессознательном состоянии. Простыня была испачкана в крови, а при каждом вдохе
в бок девочке как будто вонзался длинный и острый стеклянный осколок. Габриэле
неоткуда было знать, что у нее треснуло два ребра — она просто чувствовала
боль, которая становилась еще сильнее при малейшей попытке пошевелиться. Она
даже дышала с трудом, а между тем ей отчаянно хотелось по-маленькому. Зная,
что, если она намочит постель, мать наверняка убьет ее, Габриэла попыталась
приподняться, но тут же снова упала на постель и негромко заскулила от боли.
Разбитая вдребезги кукла исчезла. Габриэла догадалась, что
мать забрала ее с собой, чтобы выбросить в мусорный контейнер. При мысли о том,
что ее любимая куколка умерла, у Габриэлы снова подступили слезы к глазам,
однако она сдержалась. Что-то подсказывало ей, мать утолила на сегодня свою
ярость, накормила сидящего в ней голодного дракона и больше не вернется, как
это частенько бывало. Завтра утром мама скорее всего встанет поздно, а значит,
ближайшие несколько часов должны были быть спокойными.
Относительно спокойными… Девочка поняла это, как только
попыталась лечь поудобнее и накрыться одеялом. Дракон, который поселился в
маме, съел, изжевал, переварил Габриэлу и выплюнул остатки. Все тело у нее
болело.
Она долго лежала в постели и смотрела на лампу под потолком,
которую Элоиза оставила включенной, и не могла даже плакать, а только
вздрагивала, как от холода.
Ее и вправду знобило. Кое-как она натянула на себя одеяло.
При каждом вздохе в бок ей вонзался уже не один, а целый десяток стеклянных
осколков или длинных стальных ножей. В отчаянии Габриэла подумала, что умирает,
и неожиданно пожелала, чтобы это было действительно так. В целом мире не
осталось ни одной вещи, ради которой стоило бы жить. Ее куколка умерла — мама
убила ее, и Габриэла знала, что рано или поздно саму ее постигнет такая же
судьба. Мама, которой она доставляет столько огорчений, хлопот и горьких
разочарований, в конце концов не выдержит и размозжит ей голову о стену. И чем
скорее это случится, подумала Габриэла, тем будет лучше для всех.
В эту ночь Элоиза спала не раздеваясь. Она слишком устала и
слишком много выпила, чтобы стаскивать с себя тесное атласное платье.
Разметавшись на широкой двуспальной кровати, она даже негромко похрапывала,
пока ее дочь лежала в луже крови и мочи, ожидая, пока с небес слетит ангел и
заберет ее. Время от времени Габриэла вспоминала о Марианне Маркс и о тех
чудесных минутах, которые выпали ей сегодня вечером, но сейчас они казались
девочке такими далекими, что впору было всерьез усомниться, действительно ли
это было или только пригрезилось.
Потом она впала в странное состояние. Ей было слишком
больно, даже когда она лежала неподвижно. Одно чувство росло в ее маленькой
душе, и оно было таким огромным и сильным, что очень скоро вытеснило все
остальное. Даже боль стала почти терпимой. Габриэла поняла, что ненавидит свою
мать. Ненавидит и будет ненавидеть всегда, до самой смерти.
