— Я не убью ее, Джон, можешь не беспокоиться, —
вдруг заявила Элоиза, и это обещание заставило его содрогнуться. — Кстати,
девчонка отлично знает, что во всем виновата. Она хитра и изворотлива. Лгунья
проклятая, всем лезет на глаза, лебезит, а эти дураки тают. Ах, какой
ангелочек! Она просто изводит меня, каждый день изводит!.. Ну, достаточно, я
устала. — Она встала и потянулась. — К тому же твои нотации мне
надоели. Ты сегодня ночуешь дома или опять поедешь к своей шлюшке? И когда,
кстати, это кончится?
Никогда, мысленно пообещал себе Джон. Никогда!
Жить с этой холодной, бессердечной дрянью он не смог бы за
все сокровища мира. Но вместе с тем он знал, что должен пробыть здесь хотя бы
до возвращения Габриэлы. Жертвовать ради дочери всей своей жизнью Джон не
собирался, но его пребывание дома способно на время успокоить Элоизу. И тогда,
быть может, девочке хотя бы поначалу будет не так доставаться.
— Я еще немного посижу, — сказал он и,
прищурившись на огонь в камине, налил себе новую порцию виски. Джон был очень
рад тому, что теперь у них с Элоизой — раздельные спальни. Спать с ней в одной
постели ему было по-настоящему страшно — он всерьез начинал побаиваться, что
Элоиза может без колебаний прикончить его. Он несколько раз говорил об этом и
Барбаре, но та нисколько не испугалась, простодушно твердя про законы, про
полицию. Что ж, возможно, ей с ее ограниченным умом просто не дано было постичь,
насколько Элоиза жестока и опасна. Никто не мог этого понять, за исключением
его самого и Габриэлы.
— Значит, ты собираешься спать в своей комнате, —
констатировала Элоиза и вышла из библиотеки, слегка покачивая бедрами.
Джон взглядом проводил выползающий за дверь шелестящий шлейф
ее вечернего платья и залпом проглотил содержимое бокала. Элоизе он ничего не
ответил — он снова думал о Габриэле. Лишь дождавшись, когда наверху хлопнула
дверь спальни, Джон поднялся с кушетки и отправился в кухню за новой бутылкой.
Когда поздним вечером Габриэла наконец очнулась, то не сразу
поняла, где находится. В свете небольшого ночника, стоявшего на столике возле
кровати, она разглядела белые стены, белый потолок и лицо незнакомой женщины в
белой крахмальной шапочке, которая смотрела на нее и озабоченно хмурилась.
Заметив, что девочка открыла глаза, женщина ласково улыбнулась, и Габриэла
невольно вздрогнула. На нее еще никто никогда не смотрел с такой добротой и
сочувствием.
— Я… в раю? — негромко спросила девочка. Она была
уверена, что умерла, и значит, можно ничего не бояться.
— Нет, милая, ты в больнице Святой Анны, но с тобой уже
все в порядке… почти в порядке. Сюда тебя привез папа — он только что уехал
домой, но завтра утром он снова придет навестить тебя.
В мозгу Габриэлы зародилась безумная надежда, что если она
никогда не поправится, то ей, возможно, разрешат остаться в больнице насовсем.
Но она была еще слишком слаба, чтобы разговаривать, поэтому только кивнула и
сразу же почувствовала боль во всем теле.
— Постарайся не двигаться, — наклонилась к ней
молодая сиделка, заметив, как исказилось лицо девочки.
И немудрено, сотрясение мозга должно было давать острую
головную боль, к тому же из уха Габриэлы все еще сочилась кровь.
— Твой папа сказал, что ты упала с лестницы, —
продолжила она, приветливо улыбаясь. — Тебе повезло, что он сразу привез
тебя к нам. Но теперь уже все позади.
Ты обязательно поправишься, но несколько деньков тебе
придется полежать у нас. Но не волнуйся — тебе у нас понравится. Мы будем
ухаживать за тобой не хуже, чем дома.
Габриэла снова кивнула, хотя боль сделалась почти
нестерпимой. Она была искренне благодарна этой незнакомой женщине, которая
разговаривала с ней так спокойно и ласково, как никогда не говорила родная
мать.
Потом Габриэла заснула и плакала во сне. Сиделка несколько
раз подходила к ней, чтобы пощупать лоб. Утром она ушла домой, а на дежурство
заступила другая, более опытная женщина. Она пощупала девочке пульс, заглянула
в зрачки, потом стала менять повязку на ноге.
Вид раны озадачил ее настолько, что она несколько мгновений
просидела неподвижно, вглядываясь в лицо Габриэлы. В глазах сиделки застыл
вопрос, который вчера никто так и не осмелился задать отцу девочки. За свою
жизнь она видела много похожих ран и ушибов у других детей и отлично знала, что
это следы жестоких побоев.
Но сделать она ничего не могла. Избитые дети, вылежав в
больнице сколько положено, неизбежно возвращались в свои семьи. И эта девочка
тоже вскоре отправится домой. «Что с ней там будет?» — задумалась сиделка.
Дети бедняков рано или поздно попадали в больницу снова и по
тому же поводу; что касалось Габриэлы, то тут дело было сложнее. Сиделка
понадеялась, что родители девочки слишком напуганы делом своих рук. Возможно,
Габриэла больше никогда не окажется в больничной палате. А может — наоборот.
Сказать наверняка не мог никто.
Габриэла спала так крепко, что даже перевязка не смогла ее
разбудить. Утром она плотно позавтракала, а после обхода снова уснула. Она была
слишком слаба и на протяжении последующих нескольких дней в основном ела и
спала, хотя дневной ее сон был неглубоким и тревожным. Дома ей никогда не
разрешали валяться в постели, и подсознательно Габриэла боялась, что ее
накажут, если застанут спящей. Дважды ее приезжал навестить отец.
Каждый раз ему приходилось объяснять, что мать Габриэлы не
может приехать, потому что больна. Ему верили, и сочувствовали, и завидовали
тому, какая у них славная, воспитанная дочурка. Действительно, Габриэла не
капризничала, не жаловалась, никогда ничего не требовала и с благодарностью
принимала все, что для нее делали. Она почти не заговаривала с сиделками и лишь
внимательно наблюдала за тем, что и как они делают, и смущенно улыбалась, когда
замечала, что на нее смотрят.
Джон приехал забирать ее первого января. Девочка выглядела очень
бледной и худой. Когда, поблагодарив врачей и сиделок за все, что они для нее
сделали, Габриэла вышла из дверей больницы, у нее все еще слегка кружилась
голова, однако она нашла в себе силы, чтобы обернуться и помахать рукой сестрам
и сиделкам, которые смотрели на нее из окон. Все они захотели проводить
малышку, потому что успели полюбить Габриэлу.
«Второго такого милого и воспитанного ребенка просто не
найти», — говорили они. Накануне вечером Габриэла призналась им, что ей не
хочется возвращаться домой.
Все согласились, что такого в их практике, пожалуй, еще не
было. За неполную неделю Габриэла успела сделаться любимицей всего
педиатрического отделения.
Габриэла была в отчаянии. В больнице Святой Анны она впервые
в жизни столкнулась с человеческим отношением, узнала, что такое жизнь без
страха. И возвращение домой было для нее равносильно возвращению в ад.
Когда Габриэла и Джон приехали, Элоиза поджидала их внизу.
Брови ее были сурово сдвинуты, а глаза смотрели обвиняюще и мрачно. Она так ни
разу и не навестила дочь в больнице, да и Джону все время повторяла, что все
эти глупые сантименты совершенно ни к чему.
