Он с ней не спорил, но к дочери все равно ездил.
— Ну что, симулянтка, не надоело тебе валяться без дела? —
спросила Элоиза, когда Джон поднялся в детскую, чтобы отнести туда вещи девочки
и постелить ей постель. Врач сказал, что Габриэла все еще очень слаба и ей надо
как можно больше лежать. К тому же девочка нуждалась в постоянном присмотре,
так как после травмы барабанной перепонки чувство равновесия могло подвести ее
в любой момент. «Вы же не хотите, чтобы Габриэла снова упала», — сказал
он, и Джон мрачно кивнул. Он, конечно, не хотел, чтобы с его дочерью случилось
то, что случилось, но ничего поделать здесь было нельзя. Габриэла возвращалась
к Элоизе, и та могла снова сделать с ней все, что заблагорассудится.
— Мне очень жаль, мамочка, — пискнула Габриэла, не
поднимая головы. — Я не хотела…
— То-то же!.. — Элоиза удовлетворенно
кивнула. — И запомни: здесь тебе не больница. Если там ты сумела
разжалобить врачей, то здесь я никакого нытья не потерплю, понятно?
С этими словами она повернулась на каблуках и ушла.
Вечером Габриэла ужинала вместе с, родителями, однако
чувствовала она себя при этом крайне неловко.
Элоиза держалась с ледяной враждебностью; что касалось
Джона, то он успел слишком много выпить и теперь явно думал о чем-то
постороннем, не замечая ничего вокруг.
Габриэла так боялась сделать что-нибудь не так, что не могла
проглотить ни кусочка. Руки ее дрожали так сильно, что, наливая себе воду из
графина, она пролила несколько капель на стол и тут же в испуге покосилась на
мать.
— Я вижу, за последнюю неделю твои манеры нисколько не
улучшились, — едко заметила Элоиза. — Тебя там что, с ложечки кормили?
Габриэла только опустила глаза. Отвечать было опасно. До
конца ужина она не промолвила ни слова и послушно поднялась в свою комнату.
В детской она быстро разделась и поскорее легла,
прислушиваясь к тому, как внизу ссорятся и кричат папа и мама. Гроза, приближение
которой она давно чувствовала, разразилась, и Габриэла была счастлива, что
находится далеко от центра боевых действий. Впрочем, это ровным счетом ничего
не значило, и, когда поздно ночью за дверью послышались шаги, девочка невольно
сжалась в комок, думая, что это мама идет выместить на ней свою обиду.
Когда кто-то осторожно приподнял одеяло, Габриэла
зажмурилась, ожидая первого жестокого удара, но его не последовало. Кто-то
стоял над нею, но девочка не чувствовала знакомого запаха духов матери и не
слышала шелеста ее платья. Она вообще ничего не слышала и в конце концов, не
выдержав томительного ожидания, осторожно приоткрыла один глаз.
— Привет… Ты не спишь? — Это был Джон; он стоял
рядом с ее кроваткой и смотрел на дочь с каким-то странным выражением на лице.
Только теперь Габриэла почувствовала идущий от него сильный запах виски, но
папа почему-то не выглядел пьяным.
— Я пришел сказать… взглянуть, как ты, —
проговорил Джон, и Габриэла смущенно улыбнулась. Папа никогда раньше не делал
ничего подобного.
— А где мама? — спросила она.
— Спит.
Габриэла с облегчением вздохнула. Боже, это было счастье,
короткое, мимолетное счастье.
— Я… мне просто хотелось повидать тебя. — Джон
осторожно опустился на краешек ее кровати. — Я очень сожалею… насчет
больницы и всего остального. Сиделки сказали, что ты вела себя очень
мужественно и что ты умеешь терпеть боль…
Но он и так знал, что Габриэла умеет терпеть боль и что она
очень храбрая и сильная девочка. Гораздо сильнее его…
— Мне там было хорошо, — прошептала Габриэла,
внимательно следя за выражением его лица. В отличие от Элоизы Джон не стал
включать люстру, и она едва различала его черты в свете яркой зимней луны.
— Очень хорошо, — повторила она и отвернулась,
смутившись.
— Я понимаю… — Джон немного помолчал. — Как ты
себя чувствуешь?
— Хорошо… Ушко немного болит, а так больше ничего… Они
меня вылечили.
Действительно, вот уже два дня голова у нее совсем не
болела, да и стянутые пластырем ребра тоже почти не беспокоили. Впрочем,
пластырь ей велели не снимать еще две недели.
— Береги себя, Габриэла. И всегда будь храброй и
мужественной. Я знаю, ты все выдержишь, потому что ты очень сильная, —
неожиданно сказал Джон, и девочка удивилась. Она не понимала, что папа хотел
сказать.
Она — сильная? Это она-то сильная?! Плохая? Да, конечно…
Непослушная? Тысячу раз — да, мама об этом постоянно ей твердит. Но сильная?..
Непонятно…
Но она не решилась ничего спросить, а Джон неожиданно
замолчал. Ему хотелось сказать девочке, что он любит ее, но он не знал — как,
какими словами он может выразить свои чувства. Потом ему пришло в голову, что
если бы он действительно любил свою дочь, то не позволил бы Элоизе издеваться
над ней. Он должен был схватить Габриэлу в охапку и убежать с ней на край
света, пока мать не убила ее. Он должен был…
Он о многом передумал в эти минуты, но Габриэла так и не
узнала, какие мысли мелькали в его голове. Джон просто сидел и молчал, глядя на
нее. Потом он снова накрыл дочь одеялом и все так же молча встал. На пороге
детской он на мгновение обернулся, но вышел, так ничего и не сказав. Дверь
бесшумно закрылась за ним. Габриэла поспешно накрылась одеялом с головой. Она
очень боялась, что Джон ненароком разбудит маму, но все обошлось, он неслышно
на цыпочках прокрался к себе.
Потом она заснула и спала до самого утра, когда ее разбудил
привычный крик матери.
— А ну, просыпайся, чертова дрянь!.. — завопила
Элоиза, пинком распахивая дверь детской, и Габриэла, еще не опомнившись до
конца, кубарем скатилась с кровати.
От резкой перемены положения снова мучительно заболела
голова, заныли ребра, но Габриэла только прикусила губу и зажмурилась, ожидая
удара или пощечины.
— Отвечай, дрянь, ты знала? Знала?! Он сказал тебе?
Сказал?! — С этими словами Элоиза схватила Габриэлу за
худенькие плечи и затрясла так, что голова девочки закачалась на тонкой шее.
Элоизе было совершенно наплевать, что дочь только вчера выписалась из больницы.
Элоиза требовала ответа и не сомневалась, что получит его.
— О чем? О чем, мамочка? Я ничего не знаю,
честное-пречестное!.. — За неделю, проведенную в больнице, Габриэла успела
отвыкнуть от подобного обращения и сейчас неожиданно расплакалась. Элоиза тут
же наградила ее звонкой затрещиной, но Габриэла не могла сдержаться, и все
равно слезы катились по ее щекам. По лицу матери она поняла, что случилось
что-то ужасное, но что это могло быть, Габриэла не знала, и от этого охвативший
ее страх стал еще сильнее.
— Я честное слово ничего не знаю, мама, милая, не бей
меня! — в отчаянии выкрикнула девочка. Впервые на ее памяти Элоиза
выглядела по-настоящему растерянной, и это напугало ее сильнее, чем могли бы
напугать самая дикая ярость и самые жестокие удары.
