Но вот зима закончилась, наступила весна, и ненависть Элоизы
к дочери сменилась почти полным равнодушием. Иногда она все же порола ее, но
делала это словно нехотя, без прежнего рвения. Казалось, ей теперь совершенно
все равно, что делает и как себя ведет дочь, — главное, чтобы она не
попадалась ей на глаза. Габриэла время от времени удостаивалась нескольких
пощечин за то, что «не слышит» обращенных к ней слов матери, но это все
пустяки. Раньше мать измордовала бы ее до бесчувствия.
Кстати, в данном случае Элоиза была совершенно права — после
травмы барабанной перепонки Габриэла действительно стала хуже слышать. Но она
никогда на это не жаловалась, зная, что мать немедленно обвинит ее в том, что
она «притворяется» и что ей «хочется снова полежать в больнице». В ее устах
последняя фраза звучала как вполне конкретная угроза, поэтому Габриэла считала
за благо помалкивать, хотя частичная потеря слуха иногда мешала ей и в школе.
Впрочем, за исключением Элоизы, ее глухоты никто больше не замечал.
— Не смей делать вид, будто не слышала, что я тебе
сказала! — выкрикивала Элоиза и старалась подкрепить свои слова звонкой
оплеухой. По счастью, в последнее время Джон Уотерфорд слишком часто оказывался
поблизости, а при нем Элоиза старалась не распускать рук.
Когда он приезжал в гости, она и вовсе не трогала Габриэлу.
В его же отсутствие вспоминала о необходимости «воспитывать» дочь только тогда,
когда Джон забывал позвонить или огорчал ее каким-то иным образом. Как и
прежде, виновата во всем оказывалась Габриэла.
— Он терпеть тебя не может, ты, маленькая дрянь! —
кричала Элоиза, награждая дочь ударами ремня. — Ему противно на тебя
смотреть — вот почему он не приехал сегодня. Из-за тебя я снова останусь одна!
И Габриэла ни секунды в этом не сомневалась. Она только
гадала, что будет, если мистер Уотерфорд вовсе перестанет приезжать к маме.
Перспектива эта выглядела довольно мрачно, но девочка утешалась тем, что по
всем признакам дядя Джон пока не собирался расставаться с Элоизой, хотя с
наступлением весны он все чаще и чаще заговаривал о возвращении в
Сан-Франциско.
Эти разговоры изрядно нервировали ее мать, а всякая ее
неуверенность или волнение неизбежно выходили Габриэле боком, однако ситуация
продолжала оставаться более или менее терпимой.
Весь март Джон Уотерфорд продолжал регулярно приходить в
гости к Элоизе. Изредка они отправлялись в ресторан, но чаще просто запирались
в библиотеке или поднимались в спальню и сидели там часами. Сколько девочка ни
прислушивалась, до нее не доносилось ни звука, и она искренне недоумевала, что
они там делают.
Каждый раз, когда мистер Уотерфорд проходил мимо ее комнаты,
он молча улыбался или подмигивал ей совершенно по-дружески, и девочка
чувствовала себя чуточку спокойнее. Он никогда не останавливался, чтобы
поговорить с ней, словно она была прокаженной, но Габриэлу это вполне
устраивало. Если бы не вечное недоедание, она была бы даже довольна своим
существованием.
Но в начале апреля мистер Уотерфорд, как и собирался, уехал
к себе в Калифорнию. Габриэла до смерти испугалась, что все вернется на круги
своя. Однако, к ее огромному удивлению, Элоиза совершенно не выглядела
расстроенной. Напротив, она была очень оживлена, деловита и казалась почти
счастливой. С Габриэлой она не разговаривала, но для девочки это было истинное
благословение господне. Элоиза часто уезжала из дома, занималась какими-то
таинственными приготовлениями и подолгу болтала по телефону. Но когда дочь
оказывалась поблизости, Элоиза понижала голос. Так что будущее оставалось для
Габриэлы тайной.
Однажды ранним утром — примерно через три недели после
отъезда Джона Уотерфорда — в их доме раздался звонок. Элоиза взяла трубку, и
хотя Габриэла снова не слышала разговора, она сразу поняла, что это звонит дядя
Джон. Все утро Элоиза пребывала в радостном ожидании, а когда девочка уходила в
школу, она слышала, как мать велела Джанин перенести из подвала в спальню
несколько дорожных чемоданов. Когда Габриэла вернулась, Элоиза продолжала
паковать вещи: казалось, она собрала все свои самые любимые вещи. Габриэла
стала ждать, когда и ей велят укладывать пожитки. Но только на следующий день
вечером мать велела ей собрать небольшой облезлый чемодан, который она швырнула
ей на кровать.
— А куда мы едем? — робко поинтересовалась
Габриэла. Она непременно удержалась бы от вопросов, поскольку это было
небезопасно, но сейчас она просто хотела знать, какие вещи ей следует взять с
собой.
— Я еду в Рино, — коротко бросила в ответ Элоиза,
однако ситуации это не проясняло. Уточнять что-либо было страшновато.
Оставалось надеяться, что она угадает правильно и не очень разозлит мать, если
уложит теплый свитер на случай, если Рино находится где-нибудь на Аляске.
И все же, по примеру матери укладывая в чемодан свои лучшие
платья (не беда, что из многих она давно выросла — зато они были такие
красивенькие!) и туфельки, она продолжала спрашивать себя, что такое этот Рино
и будет ли там дядя Джон. Габриэла его почти не знала и не была уверена, что он
ей нравится, однако она чувствовала, что если мистер Уотерфорд окажется там,
куда они поедут, то мама будет довольна и не станет наказывать ее — во всяком
случае, часто. Кроме того, дядя Джон казался ей очень спокойным человеком,
потому что он никогда не кричал на маму. Правда, Габриэла боялась, что
разочарует его точно так же, как папу. С некоторых пор это была ее навязчивая
идея. Порой ей даже казалось, что любой человек, которого она хоть немножечко
полюбит, в конце концов начнет ее ненавидеть. Как это возможно, она
представляла себе не очень хорошо; козни злой феи Умиранды были бы здесь самым
подходящим объяснением, но Габриэла уже давно не верила в эту давнишнюю свою
выдумку. Но ведь любила же она папу, и чем все это закончилось? Как
предотвратить неизбежную катастрофу, Габриэла не знала. Ей оставалось только
надеяться, что дядя Джон придумает что-нибудь замечательное и очень умное.
Тогда все они спасутся от злого рока.
Стараясь избавиться от тревожных мыслей, Габриэла снова
начала писать рассказы, только на этот раз главным их героем был дядя Джон. Он
представал в образе могучего рыцаря, отдаленно напоминавшего благородного и
справедливого короля Артура. Он побеждал злую Умиранду одной левой,
расколдовывал Габриэлу и заодно освобождал папу, который томился в сыром
подземелье у злодея Барбакрюкса, после чего они вчетвером, включая и маму, начинали
жить весело и счастливо в большом светлом замке под названием Рино.
Увы, Элоиза нашла эти истории и, разорвав их на мелкие
кусочки, кричала на Габриэлу. «Маленькая шлюха, ты сама положила глаз на Джона
Уотерфорда!»
Габриэла так и не поняла, что мама имела в виду и почему она
так рассердилась. Она очень старалась, описывая дядю Джона, однако маме это
почему-то не понравилось. Оставив без внимания пару уже привычных оплеух,
Габриэла села писать еще один рассказ, в котором дядя Джон был теперь похож уже
на Прекрасного Принца из сказки о Золушке. За это ей тоже здорово попало.
Мать застала ее как раз в тот момент, когда девочка
описывала чудесный бархатный камзол с золотыми пуговицами и бархатные штаны до
колен — парадный наряд героя. «Что тебе понадобилось в его штанах?!» — вопила
Элоиза, награждая дочь звонкими шлепками по мягкому месту, и Габриэла, глотая
слезы, почему-то подумала, что дядя Джон был бы очень недоволен, если бы узнал,
как мама с ней обращается.
