Они долго ждали; Элоиза нетерпеливо позвонила, потом
несколько раз стукнула по двери массивным латунным кольцом. Девочка между тем
успела в подробностях рассмотреть и дверь, и само здание, которое казалось ей
необычайно внушительным и суровым, почти угрюмым.
Кольцо было точь-в-точь как в замке людоеда, однако
прорезанное в двери окошко, закрытое изнутри деревянной заслонкой, напоминало о
тюрьме. Габриэла посмотрела на мать. Но лицо Элоизы не выражало ничего, кроме
раздражения, вызванного бесконечным ожиданием, так что в конце концов Габриэла
опустила голову и уставилась в землю, скрывая выступившие у нее на глазах
слезы. Глубокий страх постепенно овладевал девочкой, и хотя она изо всех сил старалась
ему не поддаваться, это у нее плохо получалось. Коленки у Габриэлы дрожали,
слезы готовы были пролиться каждую секунду, нос заложило, но она не смела даже
высморкаться, чтобы не разозлить мать.
Наконец за дверью послышалась какая-то возня, лязгнула
защелка, и дверь слегка приоткрылась. Из-за нее выглянуло узкое и морщинистое
лицо. С того места, где стояла Габриэла, его было трудно рассмотреть — девочка
не могла даже сказать, женщина это или мужчина, ей вдруг показалось, что она
видит перед собой саму фею Умиранду.
Напрасно Габриэла твердила себе, что фей не бывает, что она
уже давно большая и совсем-совсем не верит в колдовство и злых волшебниц.
Старые детские страхи волной нахлынули на нее, и Габриэла, жалобно пискнув,
закрыла лицо руками.
— Что вам угодно? — спросил скрипучий, слегка
надтреснутый голос, не имеющий ни пола, ни возраста.
— Я — миссис Харрисон, — ответила Элоиза,
незаметно дернув Габриэлу за волосы. — Меня ждут. И, будьте добры,
поторопитесь — я очень спешу, — раздраженно добавила она.
Габриэла приоткрыла один глаз. Страшное лицо исчезло, дверь
захлопнулась, и девочка услышала удаляющиеся, шаркающие шаги.
— Мамочка, что… — шепотом начала Габриэла, не в силах
дольше выносить мучительной неизвестности. — Скажи…
Элоиза резко повернулась к ней.
— Заткнись, — прошипела она. — И постарайся
вести себя прилично. У меня просто ангельское терпение, но ты способна вывести
из себя самого господа бога. Здесь на тебя найдется управа. В этом месте ни с
кем не станут цацкаться. Надеюсь, они тебе вправят мозги, — закончила она
и отвернулась.
Габриэла внутренне похолодела. Значит, — это правда.
Мама привезла ее в тюрьму… или в исправительный дом… Здесь
ей предстоит ответить за десять лет непослушания и дурных поступков, из-за
которых они обе потеряли папу…
Слезы чуть не брызнули у нее из глаз, но Габриэла снова
сдержалась. Она знала, какое наказание ее ждет.
Ну конечно — смерть. Ее посадят на электрический стул или
запрут в особой комнате без окон и пустят вонючий зеленый газ, в котором она
будет барахтаться, пока не задохнется. Так вот какой этот Рино — таинственный и
загадочный Рино, о котором она столько думала…
Габриэла уже готова была закричать от ужаса и, может быть,
даже броситься бежать, хотя, конечно, это совершенно бессмысленно, когда
тяжелая дверь снова начала открываться. На этот раз она распахнулась настежь, и
девочка увидела длинный темный коридор с высоким сводчатым потолком, конец
которого терялся во мраке.
На пороге стояла древняя скрюченная старуха в глухом черном
платье до земли и наброшенной на голову черной шали. Старуха опиралась на клюку
и была удивительно похожа на ведьму. Когда она сделала приглашающий жест рукой,
девочка невольно ахнула. Ей очень не хотелось идти внутрь, но Элоиза схватила
ее за руку и дернула с такой силой, что Габриэла влетела в коридор словно на
крыльях. Тяжелая дверь закрылась, и девочка громко всхлипнула.
— Матушка Григория сейчас вас примет, — сказала
старуха Элоизе, и та кивнула. Потом она со злобой посмотрела на хнычущую
Габриэлу и снова дернула ее за руку.
— Прекрати сейчас же! — Девочка машинально втянула
голову в плечи, ожидая удара, но его не последовало.
Очевидно, здесь даже Элоиза не смела распускать руки.
— Перестань выть! — повторила мать. — Когда я
уйду, можешь реветь сколько влезет, но сейчас избавь меня от этого. Я не твой
отец и не растаю от идиотских слез.
И сестры тоже этого не потерпят. Знаешь, как поступают
монашки с детьми, которые плохо себя ведут?
Она так и не сказала, что именно делают монахини с
непослушными девочками, но этого и не требовалось.
Парализованная ужасом, Габриэла во все глаза уставилась на
огромное распятие над коридорной аркой, с которого свисал окровавленный
Христос. Ей было так страшно, что она даже перестала плакать и только время от
времени судорожно вздыхала. Все, чего она хотела, это умереть до того, как ее
начнут наказывать за все грехи, которые она совершила в течение своей
коротенькой жизни.
Христос, закатив мертвые, желтые глаза, продолжал скалиться
на нее с креста, и вскоре Габриэла снова зарыдала в голос. И никакие угрозы,
никакие тычки и щипки матери не могли ее остановить.
Она все еще плакала, когда старая монахиня снова появилась в
коридоре и объявила, что они могут пройти к матери-настоятельнице. Элоиза и
Габриэла, следуя за ней, повернули в другой коридор, скудно освещенный
небольшими лампами и потрескивающими тонкими свечами в потемневших шандалах.
Откуда-то издалека доносилось согласное, но мрачное пение множества голосов, и
Габриэла снова подумала, что попала в такую страшную темницу, откуда нет
выхода. Даже музыка, сопровождавшая пение, казалась ей траурной и тоскливой, и
девочка почти смирилась с тем, что останется здесь и умрет.
Наконец старая монахиня остановилась у небольшой двери,
которая почти сливалась с голой каменной стеной, и, жестом указав на нее, заковыляла
прочь, тяжело опираясь на свою изогнутую палку. Глядя ей вслед, Габриэла снова
вздрогнула, как от холода.
Элоиза, коротко стукнув в дверь, отворила ее.
В следующий момент Габриэла очутилась в небольшой полутемной
комнате с узкими стрельчатыми окнами в решетках. Здесь незнакомо и сильно пахло
чем-то сладковато-горьким, в огоньках свечей поблескивало еще одно распятие в
углу, но на этот раз внимание девочки ненадолго задержалось на нем. Страшнее
всего в этой комнате была женщина, которая поднялась им навстречу из-за
небольшого, крытого зеленым сукном стола, на котором стоял тройной шандал с
одной-единственной толстой свечой.
Эта женщина была высокой и широкой в кости. Как и
старуха-привратница, она была вся одета в черное, и только лоб ее пересекала выступающая
из-под накидки широкая белая полоска платка. Неподвижное серое лицо казалось
высеченным из какого-то твердого камня; это впечатление еще усиливалось
благодаря свету, падавшему на него под непривычным углом, отчего тени,
протянувшиеся снизу вверх от нижней губы, носа и щек, образовывали как бы
второе лицо, состоявшее из темных пятен и полос. Женщина смотрела на Габриэлу и
Элоизу сверху вниз, и на одно страшное мгновение девочке показалось, что у
монахини вовсе нет рук, но потом она поняла, что они просто скрещены на груди,
а кисти спрятаны в широких рукавах монашеского одеяния. С пояса свисали тяжелые
деревянные четки, и ничего не указывало на то, что перед ними — сама
мать-настоятельница.
