Она выждала еще немного, думая, что Элоиза хотя бы поцелует
дочь на прощание, но та почти толкнула девочку в объятия настоятельницы.
— До свидания, Габриэла, — сказала она холодно и…
отвернулась, встретившись со взглядом все понимающих глаз дочери. Именно в этот
момент Габриэла поняла, что это такое, когда тебя бросают, и как это больно,
когда тебя бросают… Больнее всего на свете.
Неожиданно она замолчала и стояла очень тихо и прямо, хотя
рыдания продолжали сжимать ей горло.
Элоиза быстренько выскользнула за дверь.
Простучали по коридору каблуки ее туфель, и на несколько
секунд воцарилась тишина. Тишина и одиночество окружали Габриэлу со всех
сторон. Она медленно начала погружаться в них, как в бездонную пучину, но тут
ее взгляд остановился на лице настоятельницы. Глаза мудрой женщины были словно
два маяка во мраке, словно два светоча жизни, словно две руки, протянутых
утопающему. И тут что-то произошло. Словно не взгляды, а души встретились в
этот момент — встретились, разглядели и потянулись друг к другу.
В следующую секунду матушка Григория шагнула к судорожно
всхлипывающей девочке и, не говоря ни слова, прижала ее к себе.
После недолгого колебания Габриэла тоже обхватила ее обеими
руками. Она поняла или, вернее, почувствовала желание и способность старой
настоятельницы защитить ее от этого жестокого мира, который нанес ей глубокую,
почти неисцелимую рану. В этих объятиях были сила, нежность и любовь. Габриэла
знала, что отныне может на них твердо рассчитывать. Девочка уткнулась лицом в
грубую черную ткань накидки и снова заплакала. И эти очищающие слезы вымыли из
ее души боль, страх, отчаяние и горечь невосполнимых потерь, которыми была
полна маленькая жизнь Габриэлы. Здесь она была в безопасности — она твердо
знала это и продолжала рыдать, но уже от счастья и чувства невероятного
облегчения.
Глава 6
Первая трапеза Габриэлы в монастыре Святого Матфея оставила
у нее двойственное впечатление. Все ей здесь было внове, все вызывало удивление
и даже беспокойство, порожденное боязнью совершить какой-нибудь непростительный
промах, однако, несмотря на это, Габриэла чувствовала себя очень уютно и не
испытывала привычного гнетущего страха.
Перед трапезой все сестры в течение часа молились в
монастырской церкви вместе с матушкой Григорией, и девочка была поражена их
суровой сосредоточенностью и тишиной, в которой они внимали латинским молитвам.
Но в трапезной те же самые сестры, которые казались ей совершенно одинаковыми,
безликими и молчаливыми, почти мрачными, совершенно преобразились.
По случаю воскресенья сестрам разрешалось разговаривать во
время еды, и огромная трапезная, в которую робко вошла Габриэла, оказалась
полна весело щебечущими, улыбающимися, счастливыми женщинами.
В монастыре жили около двухсот монахинь и послушниц, причем
большинство из них были не старше двадцати — двадцати пяти лет. Пожилых —
ровесниц матушки Григории, было всего около полутора десятков, а совсем старых
— и того меньше. Монахини преподавали в ближайшей школе или работали сиделками
в одной из больниц. Разговоры за столом в основном вертелись вокруг медицины и
смешных случаев на уроках, однако многие говорили и о политике или о простых
домашних делах — начиная с того, как лучше приготовить тушеную морковь с
чесноком и соей, и заканчивая кружевоплетением и шитьем.
Появление Габриэлы не осталось незамеченным, но внимание,
проявленное к ней обитательницами монастыря, не было тягостным. К концу трапезы
почти каждая из монахинь обменялась с ней шуткой, парой слов или просто улыбкой
или приветливым взглядом. Даже самая старая сестра Мария Маргарита — та самая
привратница, которую Габриэла сначала приняла за ведьму, — подошла к ней,
чтобы погладить по голове. Вскоре Габриэла узнала, что, несмотря на устрашающую
внешность, все в монастыре очень любили старую и мудрую тетушку Марию. В
молодости, еще совсем юной девушкой, сестра Мария миссионерствовала в Африке и
даже была ранена туземцами во время какого-то конфликта между племенами. В
монастыре Святого Матфея она жила вот уже больше сорока лет и была высшим
авторитетом в вопросах веры, благо Священное Писание знала назубок. В этом с
ней не могла сравниться даже матушка Григория, на плечах которой лежали в
основном хозяйственные и организационные заботы.
Но все это стало известно Габриэле гораздо позже; сейчас же
она только удивлялась — удивлялась всему, что видела вокруг. Она, которая всю
жизнь была одинока как перст, вдруг оказалась в настоящей семье, состоящей из
двух сотен женщин, каждая из которых относилась к девочке тепло и дружелюбно,
как к младшей сестре. Это , было так непривычно, что Габриэла даже растерялась.
Она не заметила ни одного злого или, по крайней мере,
недовольного лица, и это тоже было неожиданно и странно. «Не могут же они все
быть совершенно счастливыми. Так не бывает!» — подумала она и на всякий случай
придвинулась поближе к матушке Григории, в которой по-прежнему чувствовала свою
главную защитницу. После десяти лет жизни с Элоизой, больше всего напоминавшей
хождение вслепую по минному полю, ей трудно было принять хорошее отношение как
должное. Все ей казалось чуть ли не сном. И все же, с благодарностью кивая в
ответ на добрые слова или называя свое имя, когда кто-то из сестер подходил
познакомиться, Габриэла уже чувствовала, что ей здесь будет хорошо. Одни имена
монахинь — сестра Элизабет, сестра Аве Регина, сестра Иоанна, сестра София,
сестра Юфимия, сестра Энди, сестра Жозефа — звучали для нее как райская музыка.
— Добро пожаловать к нам, Габи, — сказала ей
сестра Лиззи — молодая красивая женщина со светлой гладкой кожей и большими
зелеными, смеющимися глазами. — Ты еще слишком молода, чтобы быть
монахиней, но богу может потребоваться и твоя помощь.
А Габриэла так растерялась, что не сразу нашла, что
ответить. Ее еще никто никогда не называл «Габи», никто не смотрел на нее так
ласково и весело, как мог смотреть только ангел небесный. Габриэле ужасно
захотелось дружить с Лиззи, разговаривать, выполнять для нее мелкие поручения,
лишь бы всегда быть рядом.
А Лиззи — без всяких вопросов со стороны девочки —
рассказала ей, что она пока только готовится к первому постригу и что желание
служить богу возникло у нее давно. В тринадцать лет она заболела корью, и ей
было явление Девы Марии. И больше Лиззи уже не сомневалась, какой путь ей
предуготован.
— Тебе, быть может, это покажется странным, —
закончила она свой рассказ, — но на самом деле подобные вещи случаются
чаще, чем принято считать.
Теперь Лиззи было двадцать лет, и она работала сиделкой в
детском отделении муниципальной больницы.
Должно быть, именно поэтому ее сразу потянуло к бледной,
напуганной девочке с большими голубыми глазами.
Она сразу почувствовала, что за этой скованностью, за , этим
не по возрасту печальным взглядом скрывается какая-то трагедия, которой
девочка, возможно, так никогда и не решится с ними поделиться.
