— Я думала об этом еще прошлым летом, матушка.
Я тогда чуть было вам не сказала, — произнесла
Габриэла, потупив голову. — И еще перед Рождеством… Но меня что-то
остановило. Я… наверное, я еще не готова. Мне показалось, что я просто выдумала
этот голос, что он мне чудится, потому что я очень, очень хотела его услышать…
— А теперь? Что ты скажешь теперь? — спросила
настоятельница, не вынимая рук из рукавов. В саду сгущались теплые летние
сумерки, в воздухе плыл легкий запах листвы, а в просветах между деревьями
толклась мошкара. «Этот вечер Габриэла запомнит на всю жизнь», —
пронеслось в голове у настоятельницы.
— Я… я хочу стать послушницей. Я решила… — взволнованно
произнесла Габриэла и устремила на настоятельницу взгляд своих голубых глаз,
которые казались почти черными в полумраке. — Вы… вы мне позволите?
Ее взгляд выражал полную покорность, полное самоотречение и
готовность посвятить свою жизнь богу и ордену — сестрам, которые дали ей все:
любовь, безопасность, свободу.
— Я не могу разрешить или запретить тебе
что-либо, — ответила ей матушка Григория. — Этот вопрос могут решить
только двое: ты и бор. В моих силах только помочь тебе, но не больше. Но скажу
тебе правду: я надеялась, что ты придешь к этому решению. Вот уже два года я
наблюдаю твои сомнения и колебания. Я всегда верила, что в конце концов ты
сможешь это сделать.
— Вы… знали? — удивилась Габриэла, и
настоятельница тепло улыбнулась ей.
— Да, — кивнула она. — Я поняла это гораздо
раньше, чем ты.
— Почему же вы ничего мне не сказали?! —
воскликнула Габриэла и тотчас же смутилась. — Простите, матушка. Я… я
хотела спросить, что вы об этом думаете теперь?
Она спрашивала ее не как свою наставницу, не как своего
самого близкого человека, а как настоятельницу монастыря, в который она хотела
поступить уже в качестве послушницы-новициантки.
— Ну что ж. — Матушка Григория сдержанно
улыбнулась в темноте. — В августе мы собираем группу кандидаток, которые
будут готовиться к новициату. Ты можешь стать одной из них.
Она остановилась и повернулась к Габриэле. Девушка порывисто
обняла ее.
— Спасибо вам… Спасибо за все! — воскликнула
она. — Вы даже не представляете себе, от чего вы меня спасли!
Если бы не вы, меня бы… Я бы, наверное, умерла!..
Даже сейчас она не решилась открыть истину.
— Я все знаю, милое мое дитя, — проговорила
матушка Григория, чувствуя щекой горячие слезы девушки. — Я подозревала
это с самого начала. Скажи… — Она немного поколебалась, но чисто человеческое
любопытство все же взяло верх. — Скажи, ты все еще скучаешь по ним?..
Это был вопрос заботливой и любящей приемной матери, которая
чуточку ревнует к настоящим, биологическим родителям, и Габриэла прекрасно все
поняла.
И именно потому, что матушка Григория значила для нее
больше, чем родная мать, ей даже в голову не пришло солгать.
— Иногда, — ответила она честно. — Иногда,
но, понимаете… Я скучаю не по ним самим, а по тому, чем они могли бы для меня
быть, но никогда не были. Порой я задумываюсь о том, где они сейчас, что
делают, как сложились их жизни, есть ли , у них другие дети… Впрочем, это уже
неважно. В августе у меня тоже будет своя семья.
Но это было важно, и они обе это знали. Габриэла лгала
больше себе, чем женщине, которую она про себя называла «мамой» и которую
любила больше самой жизни.
— У тебя всегда была семья, Габи, была с того самого
дня, как ты приехала к нам, — сказала мать-настоятельница.
— Я знаю, — негромко ответила Габриэла и взяла
матушку Григорию за руку. — Я знаю и… еще раз говорю вам спасибо.
Когда совсем стемнело, они вернулись в главное здание, и,
идя по коридору рядом с настоятельницей, Габриэла чувствовала, как поет ее
сердце. Она приняла важное решение, и на дуйте у нее было легко и свободно.
Теперь Габриэла могла быть уверена, что ей никогда не придется покинуть
монастырь, который стал ей домом, и сестер, заменивших ей семью. Она никогда
больше не будет одна. И это было все, чего ей хотелось.
— Из тебя выйдет добрая сестра и хорошая
монахиня, — сказала настоятельница, улыбаясь Габриэле.
— Я буду стараться, матушка, — ответила совершенно
счастливая Габриэла. — Ведь я давно об этом мечтала.
Так, улыбаясь друг другу, они дошли до конца коридора и
расстались. Матушка Григория пошла к себе, а Габриэла вернулась в свой
маленький дортуар и уснула, чувствуя небывалый покой и гармонию в душе.
Когда на следующий день за ужином матушка Григория объявила
остальным монахиням о решении Габриэлы, их радости не было конца. Все они
обнимали и поздравляли Габриэлу, говоря, что иначе и быть не могло.
Все они знали — рано или поздно она станет одной из них. И
Габриэла, раскрасневшись от смущения и счастья, радостно повторяла себе, что
ничто, кроме разве самой смерти, уже не сможет лишить ее этой большой и дружной
семьи, которую она неожиданно обрела в тот день, когда Элоиза привезла ее в
монастырь.
Но после вечерних молитв Габриэла легла спать, и ей снова
привиделся ее давнишний кошмар. Снова Элоиза гонялась за ней по всем комнатам
их старого дома, снова свистел в воздухе желтый кожаный ремешок, снова в
дверном проеме виднелось неподвижное и страдающее лицо отца. Габриэла кричала и
плакала, ощущая на языке знакомый солоноватый привкус крови.
Да, все вернулось в один миг, словно и не было одиннадцати
лет спокойной и мирной жизни. Все еще в полусне Габриэла сползла с подушки и
попыталась свернуться клубком в изножье своей кровати. Это оказалось нелегко, и
она чуть не упала. Лишь в последний момент она схватилась за железную спинку своей
койки и, открыв глаза, увидела знакомые голые стены и выходящее в сад
зарешеченное оконце, за которым темнело ночное небо.
Сев на кровати, Габриэла с трудом перевела дух. Она была в
безопасности. Каким бы реальным ни казался ей этот навязчивый сон, монастырские
стены, от которых тянуло приятной прохладой, были еще реальнее. Габриэла
успокоилась. Единственное, что продолжало ее тревожить, это не разбудила ли она
своими воплями полмонастыря.
Дверь спальни тихонько приоткрылась, и внутрь заглянула
сестра Иоанна.
— Как дела, Габи? — шепотом спросила она. —
Все и порядке? Может, подать тебе воды?
— Все в порядке. — Габриэла улыбнулась сквозь не
высохшие еще слезы и покачала головой. — Нет, спасибо. не нужно воды. Мне
только жаль, что я всех разбудила…
— Пустяки… — сказала сестра Иоанна. Она жила в соседней
келье и успела привыкнуть к тому, что сон Габриэлы часто бывает беспокойным.
Кошмары начали преследовать девочку чуть ли не с первого дня ее пребывания
здесь.
Когда сестра Иоанна ушла, Габриэла легла на спину и стала
смотреть в потолок. В монастыре, среди распятий и статуй Девы Марии, среди
монахинь, которые так ее любили, демоны памяти не смогут причинить ей настоящий
вред. Ободренная этой мыслью, Габриэла стала думать об отце, о матери. Ну
почему, почему они не любили ее, как любят своих детей все нормальные родители?
