— Я разговаривал с ней на днях, — сказал отец
Коннорс. — Она очень рада, что ты решила остаться и вступить в орден. Из
тебя выйдет добрая монахиня, сестра Берни. Я знаю, что ты — хороший, добрый,
совестливый человек, наделенный удивительным терпением и чувством смирения. А
для служения богу это самое главное.
— Спасибо вам за добрые слова, святой отец, —
ответила Габриэла смущенно. — Вы… вы тоже добрый, внимательный и чуткий. И
вы мне очень помогли.
Она снова смутилась и покраснела. Врожденная стеснительность
вернулась к ней, когда она заметила, что они вернулись в переднюю часть сада,
где еще стояли оставшиеся от завтрака столы. До этого ей казалось, что они одни
во всем мире, и сейчас она с удивлением заметила нескольких девушек из своей
группы, которые снимали со столов скатерти.
— Берегите себя, сестра, — ласково сказал отец
Коннорс и, попрощавшись с Габриэлой, вернулся в церковь, чтобы забрать свой
черный кожаный портфель. Монастырь Святого Матфея нравился ему все больше и
больше; незаметно он сделался важной частью его жизни.
Какое послушание изберет для себя сестра Бернадетта, он не
знал; легче всего было представить, как она заботится о детях, лечит их,
утешает, рассказывая на ночь удивительные сказки о добрых феях и эльфах с
крошечными фонариками, которые с наступлением сумерек вылетают в луга и на
поляны, чтобы водить свои таинственные хороводы среди цветов и трав. (Тут он,
сам того не подозревая, попал в точку — буквально на днях Габриэла написала
волшебную сказку, которая, по ее замыслу, должна была стать первой из целой
серии историй для воспитанников школы Святого Стефана.) Он забрал свои вещи и,
попрощавшись с несколькими пожилыми монахинями и настоятельницей, вышел за
ворота монастыря. Габриэла в это время — засучив рукава и подоткнув подол
платья — уже драила кухонный пол вместе с двумя другими кандидатками. Она была
так занята, что не заметила ни одного из тех злобных взглядов, что бросала на
нее сестра Анна, несколько раз заходившая в кухню за какой-то надобностью.
Точно так же часом раньше она не заметила и матушку
Григорию, которая, стоя у окна своей кельи, внимательно наблюдала за своей
воспитанницей, прогуливавшейся по саду в обществе молодого священника. Правда,
Габриэла и отец Коннорс не делали ничего предосудительного, однако старая
настоятельница сразу подумала, . что они могли бы быть потрясающей парой. И чем
чаще Габриэла улыбалась отцу Коннорсу, тем мрачнее и сосредоточеннее
становилось лицо старой монахини.
Матушка Григория думала об этом до самого вечера, но, когда
за ужином она снова увидела Габриэлу, у нее язык не повернулся что-то ей
сказать. Молодая девушка казалась такой веселой и была столь очевидно счастлива
своей жизнью в монастыре, что беспокойные настроения оставили настоятельницу.
«Просто я становлюсь старой и мнительной», — решила матушка Григория,
вспоминая внезапный приступ страха, ледяной рукой сжавший ее сердце, когда она
подошла к окну и увидела в дальнем конце сада Габриэлу и священника. «И
глупой…» — добавила она про себя. В конце концов, она достаточно хорошо знала
Габриэлу, чтобы не волноваться на ее счет.
На следующей неделе в монастырь приезжал другой священник.
Отцу Коннорсу пришлось снова отправиться в поездку по делам епископства, и он
сумел вернуться в Нью-Йорк только накануне Пасхи. Всю Страстную субботу отец
Коннорс выслушивал исповеди монахинь и послушниц, которые от души радовались
его возвращению. В монастыре Святого Матфея все уже знали, что от других
священников его отличало неформальное отношение к таинству исповеди и редкое
чувство юмора, приносившее кающимся значительно большее облегчение, чем самые
долгие молитвы. Это признавали все, в том числе сестра Эммануэль и наставница
новицианток сестра Иммакулата, которые, дождавшись, пока отец Коннорс выйдет из
исповедальни, пригласили его на утреннее разговение.
— С удовольствием приду, если мать-настоятельница не
будет иметь ничего против, — ответил отец Коннорс, отдуваясь и вытирая
полотенцем блестящее от пота лицо. (Он провел в душной исповедальне несколько
часов кряду и совсем запарился.) — Не думаю, чтобы матушка Григория возражала.
Но я обязательно у нее спрошу, — сказала сестра Иммакулата со смущенной
улыбкой. Когда-то она была очень красива, но время оставило на ее лице свой
след. Сестра Иммакулата была монахиней уже больше сорока лет.
— Договорились, — кивнул отец Коннорс и улыбнулся
в ответ. Он очень любил разговаривать со старыми монахинями — ему нравились их
ясные, ничем не замутненные глаза, их светлые улыбки, их острый и
наблюдательный ум и их уже почти неземная мудрость, которую молодой священник
часто был не в состоянии постичь.
Особенно он любил смотреть на их лица. Это были не лица, а
лики, свободные от суеты мира. Каждая морщинка на них была руслом ручья,
который во время молитвы наполняли слезами радости и умиления. Многие из них
были по-настоящему стары, но и телом, и душой они были покрепче иных молодых,
не познавших счастья монастырского служения.
— В этом году, — вставила сестра Эммануэль, —
праздничную трапезу будут готовить для нас послушницы и кандидатки в орден.
Скажу вам по секрету, святой отец, они начали еще вчера, и работы осталось еще
довольно много…
И она стала с гордостью рассказывать о «своих девочках»,
которых готовила к новициату, и о том, какие блюда предназначены для
празднования светлого Воскресения Христова.
— ..Будет индейка, будет копченый окорок, ветчина с
медом, сладкая кукуруза, тушеная фасоль и картофельное пюре, не говоря уже о
десерте… — Тут сестра Эммануэль почувствовала, что она, пожалуй, слишком
увлеклась перечислением, и замолчала, не упомянув ни о сладком рулете с маком,
ни о булочках с корицей, ни о фруктовом желе с мятой, которое несколько старых
монахинь взялись приготовить по особому рецепту.
— Что ж, звучит очень заманчиво, — согласился отец
Коннорс. — Я обязательно приду.
Он давно знал, что завтра в обители ожидают гостей.
Кроме двух священников, которые должны были отслужить
праздничную мессу, на Пасху в монастырь обычно съезжались родственники и друзья
монахинь и послушниц. Иногда их бывало так много, что все не помещались в
трапезной, и тогда — если позволяла погода — разговение устраивали прямо в
саду. В этом году весна выдалась ранняя и теплая, и молодой священник был
уверен, что завтрашняя трапеза тоже пройдет под открытым небом.
— Могу я быть чем-нибудь полезен? — вежливо
поинтересовался отец Коннорс. — Между прочим, один из наших прихожан
прислал нам несколько ящиков отменного калифорнийского вина. Оно довольно
слабое, так что, если мать-настоятельница позволит, я мог бы привезти завтра
два-три ящика.
— Это было бы чудесно, святой отец! — воскликнула
сестра Иммакулата и просияла. Обычно матушка Григория не разрешала монахиням
даже прикасаться к вину, но на Пасху она делала из этого правила исключение.
Кроме того, гости из числа родственников и друзей тоже, наверное, были бы не
прочь пропустить по стаканчику.
— Вы очень хорошо придумали, — согласилась и
сестра Эммануэль. — В этом году мы как-то совсем забыли про вино, так что
если вам это не трудно…
