— Знаешь, может быть, тебе стоит разыскать отца и
поговорить с ним обо всем, — неожиданно предложил Джо, и Габриэла невольно
вздрогнула. Она сама часто думала о том же самом, и то, что Джо сейчас сказал
об этом, поразило ее. Да, она отыщет отца и спросит у него прямо, почему он не
защитил ее от матери, почему бежал к другой женщине, почему бросил свою
единственную дочь на произвол безумного чудовища. Но это только когда она
станет монахиней, а заповеди «Прости врага» и «Почитай отца своего» станут для
нее законом, через который нельзя переступить ни при каких обстоятельствах.
Пока же Габриэла даже не знала, где ей следует искать мистера Джона Харрисона.
От матери она слышала, что ее отец переехал в Бостон, но это было почти
двенадцать лет назад.
— Он, наверное, даже не знает, где я, — неуверенно
произнесла она. — Вряд ли мать известила его о том, что она бросила меня в
этом монастыре. Несколько раз я пыталась поговорить об этом с нашей
настоятельницей, но матушка Григория всегда говорила мне, что я должна
перестать цепляться за прошлое и начать жить настоящим. Наверное, она права… —
Габриэла вздохнула. С тех пор как папа ушел от нас, он ни разу не навестил
меня, ни разу не позвонил и не написал. Наверное, и ему я тоже не нужна.
Тут ее взгляд сделался печальным. Джо понял, что вспоминать
об этом Габриэле все еще больно.
— Вероятно, твоя мать просто не позволяла ему
встречаться с тобой, — сказал Джо, но Габриэлу это уже давно не
успокаивало. Быть может, подумала она сейчас, матушка Григория права, и ей
действительно пора перестать мучить себя воспоминаниями о прошлом, которое все
равно нельзя ни изменить, ни поправить. Теперь у нее была совсем другая жизнь,
и призраки страха и боли с каждым днем все больше и больше теряли над ней
власть, хотя в отдельных случаях — особенно по ночам — они все еще будоражили
ее память и терзали душу.
— А где сейчас твоя мать? — мягко поинтересовался
Джо.
— В Сан-Франциско. Там она, во всяком случае, жила,
когда мне исполнилось восемнадцать. Именно тогда она перестала посылать деньги
за мое содержание. Мать платила монастырю за комнату и еду и даже трижды
пожертвовала некоторую сумму на ремонт нашей церкви.
Это… — Ее передернуло. — Это было как взятка за то,
чтобы меня держали в монастыре до конца моих дней.
Насколько я знаю, матушка Григория отправила эти деньги в
другую обитель, где никто не знал, откуда они…
У Джо по-прежнему не укладывалось в голове, как могли
родители Габриэлы просто взять и бросить ее — вычеркнуть ее из своей жизни,
словно она умерла. Нет, хуже: словно ее никогда не существовало на свете.
«Никогда я этого не пойму», — подумал он и неловко
пошевелился на скамье.
— Матушка Григория права — лучше об этом забыть, —
просто сказал он. — Здесь тебя все любят, здесь ты можешь жить нормальной,
спокойной жизнью, здесь, в конце концов, ты нашла свое призвание. Возможно,
когда-нибудь ты станешь настоятельницей этого монастыря, и это будет только
логично. Похоже, господь неплохо распорядился нашими жизнями, ты не находишь?
Их взгляды встретились, и Габриэла несмело улыбнулась. Да,
она считала, что нашла свое счастье, но оно досталось ей слишком дорогой ценой.
Какая-то часть ее словно застряла в прошлом, и извлечь ее оттуда, спасти не
было никакой возможности. Но без этого она не могла чувствовать себя
полноценным человеком — ей все время чего-то не хватало. И, судя по всему,
что-то подобное ощущал и Джо.
Джо наклонился вперед и ласково потрепал ее по руке.
Почувствовав его прикосновение, Габриэла невольно вздрогнула. Его рука была
такой твердой и сильной и вместе с тем такой горячей, что она снова подумала об
отце. Он был единственным мужчиной в ее жизни, который прикасался к ней так.
Словно прочтя ее мысли, отец Коннорс медленно поднялся.
— Пожалуй, мне пора, — сказал он неловко. — Я
должен отвезти обратно моих коллег. Они, я думаю, так наелись, что сами и шагу
не смогут ступить. Кроме того, отец Питер весь день прикладывался к стаканчику
и, должно быть, совсем осовел. Как бы нам не пришлось его нести.
Габриэла представила себе пьяного священника, который,
шатаясь и распевая церковные гимны, бредет по дорожке монастырского сада под
любопытными взглядами послушниц и монахинь, и не сдержала улыбки.
— За кухней стоит тачка, на которой мы возим
продукты, — сказала она и тоже поднялась. — В крайнем случае можно
будет ею воспользоваться. Впрочем, это, конечно, шутка. Я уверена, что отец
Питер умеет держать себя в руках.
Она осмотрелась и увидела отца Питера, который как ни в чем
не бывало беседовал с матушкой-настоятельницей. Второго священника, который
служил сегодня мессу, нигде не было видно, однако Габриэла не сомневалась, что
он тоже встретил каких-то старых знакомых.
Потом из кухни появилась сестра Эммануэль. Она Оглядывалась
по сторонам с таким видом, словно собиралась скомандовать кандидаткам и
послушницам начинать убирать со столов, и Габриэла, привыкшая беспрекословно
повиноваться своей наставнице, сделала непроизвольное движение в ее сторону. Но
сестра Эммануэль вернулась в кухню, так ничего и не сказав, и Габриэла с
облегчением вздохнула. Ей, как и всем остальным, не хотелось, чтобы праздник
кончался так скоро. Для нее это была самая счастливая в жизни Пасха, и не
только из-за угощения, которое казалось невероятно вкусным после долгого поста,
но и благодаря тому, что ей удалось поговорить с человеком, который понимал ее
как никто другой.
Глядя на усталые, но довольные лица гостей и монахинь,
Габриэла тихонечко вздохнула.
— Я никогда никому не рассказывала о том, о чем
говорила с тобой, — призналась она. — Все это слишком пугает меня До
сих пор пугает.
— Не позволяй прошлому забирать над собой такую власть, —
посоветовал Джо. — Тебя никто больше не посмеет обидеть. Твои мать и отец
далеко и никогда не вернутся. А если вернутся, то никто не заставит тебя
вернуться к ним. Ты понимаешь?..
Он посмотрел на нее так пристально, словно гипнотизировал.
— Здесь, в монастыре, ты в безопасности. Тебя защищают
сестры и сам господь — так какого заступничества еще ты можешь желать?
Габриэла только кивнула, чувствуя, что не может произнести
ни слова. Чувство облегчения и благодарности нахлынуло на нее с такой силой, что
она с огромным трудом сдерживала подступившие к глазам слезы. Джо снова
отпустил ей грехи, утешил ее, а его добрые и мудрые слова заставили Габриэлу
поверить, что ей действительно ничто не грозит.
— Увидимся в исповедальне. И старайся держаться
подальше от сестры Анны, — сказал Джо, улыбаясь несколько принужденно.
Разговаривая с Габриэлой, он иногда чувствовал себя невероятно старым. Он знал,
что ей уже почти двадцать два года, однако о мире за стенами монастыря она
знала лишь немногим больше, чем тогда, когда десятилетней девочкой впервые
переступила порог обители Святого Матфея. По сравнению с ней Джо был гораздо
более опытным, мудрым, искушенным в путях мира. И все же вопросы и суждения
Габриэлы, казавшиеся на первый взгляд простыми и наивными, случалось, ставили
его в тупик.
