— Я тоже люблю Четвертое июля, — сказал Джо, глядя
на Габриэлу с какой-то тоскливой нежностью. — Когда я был мальчиком, в
этот день мы с друзьями всегда отправлялись в поход. Мы ставили палатку,
разводили костер, ловили рыбу и пекли картошку в золе. Она вечно у нас
подгорала и скрипела на зубах, но я до сих пор помню этот замечательный вкус. А
еще мы с братом мечтали запустить «Большого Огненного Змея», но в Огайо до сих
пор запрещено продавать фейерверки детям младше четырнадцати лет.
Габриэла удивленно посмотрела на него.
— Ты не говорил мне, что у тебя есть брат. — Они с
Джо были знакомы уже почти четыре месяца, но за это время он ни разу не
упомянул о том, что, кроме него, в семье был еще один ребенок.
Джо немного помолчал, потом посмотрел ей прямо в глаза. В
его взгляде было столько боли, что Габриэла не-. вольно поднесла к губам
ладонь.
— Что?..
Джо опустил голову и сказал глухо:
— Джимми был всего на два года старше меня. Он утонул,
когда мне было семь. Это случилось на моих глазах.
Мы пошли купаться, и он попал в водоворот. Нам не разрешали
купаться одним, без взрослых, но… — Его глаза неожиданно наполнились слезами,
но Джо, похоже, этого даже не заметил. Зато Габриэла заметила и, поддавшись
внезапному порыву, вдруг протянула левую руку и коснулась его пальцев. В
следующее мгновение по ее руке словно пробежал электрический ток; он поднялся
от запястья вверх и рассеялся только где-то возле сердца, заставив его
затрепетать.
— Да… — Джо судорожно, со всхлипом, вздохнул. — Я
видел, как Джимми погрузился с головой, раз, другой, третий… Нужно было
протянуть ему что-то, но было начало лета, и я никак не мог найти ни палки, ни
достаточно крепкой сухой ветки, а живые ветви никак не ломались, хотя я грыз их
зубами. Горький вкус молодой коры до сих пор стоит у меня во рту… А Джимми все
погружался и погружался, и с каждым разом он все дольше оставался под водой. Я
побежал за помощью, но мы отошли слишком далеко от города, и место было
совершенно безлюдное. Когда я наконец встретил на шоссе машину и привел помощь…
Джо запнулся и не смог продолжать, и Габриэле захотелось
обнять его за плечи и прижать к себе, но она знала, что не может, не должна
этого делать.
Джо снова с трудом сглотнул и закончил:
— ..Я не сумел помочь Джимми. Он утонул. Ты скажешь —
что мог сделать семилетний ребенок? Но чувство вины не оставляло меня. И
родители тоже так считали. Нет, конечно, они ни разу не сказали мне этого
прямо, но я все равно чувствовал…
По его щекам катились слезы, и Габриэла несильно пожала его
пальцы.
— Почему… почему ты так думаешь? — спросила она.
Это просто судьба.
Джо ответил не сразу. Он вздохнул, потом, отняв у нее руку,
вытер щеки тыльной стороной ладони.
— Это я подбил Джимми пойти на реку. Нам не
позволялось… Я не должен был этого делать.
— Но тебе было семь лет, а ему — девять. Он мог бы
сказать «нет»…
— В том-то и дело, что не мог. Джимми обожал меня и
никогда мне ни в чем не отказывал. И я… часто этим пользовался. — Джо
вздохнул. — Когда он умер, все изменилось. Папа стал очень молчаливым и
каким-то задумчивым, да и в маме как будто что-то надломилось… Наверное, она
так и не сумела оправиться после смерти Джимми, хотя с тех пор прошло целых
семь лет. Когда папа внезапно умер, это была уже последняя соломинка…
Габриэла кивнула. Она не понимала только одного: почему мать
Джо не подумала об оставшемся сыне. Ее решение покончить с собой было жестоким
в первую очередь по отношению к нему. Можно сказать, что она своими руками
сделала Джо сиротой.
Но Габриэла не сказала об этом вслух. Она видела, что Джо и
так тяжело. Но он как будто подслушал ее мысли.
— Ты спросишь — почему она так поступила, —
проговорил он. — Этого я не знаю, да и никто, наверное, не знает. Мне
известно только то, что подобные вещи часто случаются без всяких видимых
причин. Теперь я понимаю это лучше, чем кто-либо другой. «Благоговею и
безмолвствую пред Твоею святою волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами»
— вот и все, что я могу на это сказать.
Габриэла понимающе кивнула. Приходилось порой защищать бога,
когда люди спрашивали: «За что? Чем я прогневил небеса?» Не оставалось ничего,
кроме смирения и терпения, особенно если эти вопросы задавались себе.
— Да, — продолжал Джо. — Мои ответы нисколько
не помогают ни людям, потерявшим близких, ни мне самому. И у меня уже нет сил,
чтобы не спрашивать себя — почему. Меня хватает только на то, чтобы не роптать
на господа. И все равно… Знаешь, я до сих пор скучаю по Джимми.
Да, он все еще скучал по своему старшему брату, хотя со дня
его гибели прошло почти двадцать пять лет. Каждый раз, когда он вспоминал или
говорил о случившемся, боль становилась такой острой, словно это произошло
только вчера.
— Смерть Джимми изменила все мое детство, — глухо
сказал Джо. — Я чувствовал свою ответственность, свою вину перед ним и
перед родителями. И перед собой.
В один день я стал другим, словно я вдруг вырос. А потом…
Он не договорил, но Габриэла прекрасно поняла, что имел в
виду Джо. В семь он потерял брата, а в четырнадцать — обоих родителей. И в этом
Джо, наверное, тоже винил себя. Она слишком хорошо знала, что это значит —
постоянно чувствовать свою вину.
— Я тоже всегда считала себя виноватой во всем, что
происходило в нашей семье, — сказала она. — Ну почему, почему дети так
легко принимают на свои плечи эту непосильную тяжесть? Постоянно чувствовать
себя виноватым во всем и не иметь ни сил, ни возможности что-либо изменить —
это может свести с ума и взрослого человека.
Сама Габриэла очень хорошо помнила то время, когда она ни
капли не сомневалась в том, что родители отказались от нее потому, что она была
плохой, непослушной, гадкой. Она начала думать иначе совсем недавно.
— Опять — «почему»!.. — Джо усмехнулся. — На
этот раз я, кажется, знаю ответ. Да и ты тоже, сестра Берни… — Слова «сестра
Берни» он подчеркнул голосом. «Будьте чисты, как дети, ибо таковых есть Царство
Божие», — процитировал он. — Впрочем, это я не о себе.
— Но ведь ты действительно не был ни в чем
виноват! — воскликнула Габриэла. — Ведь все могло случиться иначе —
ты мог утонуть вместо Джимми. Никто не знает, почему умереть суждено было
именно ему, а не тебе!
— Я часто желал утонуть вместо него, — ответил Джо
печально. — Мы все очень любили Джимми. Он был первенцем, любимцем,
утешением и отрадой отца и матери.
Он блестяще учился, блестяще рисовал и вообще — все, что бы
он ни делал, все было замечательно. Нет, я не ревную, я сам души в нем не чаял.
Просто… Нет, это трудно объяснить… — Он сморщился и досадливо пощелкал пальцами
от бессилия подобрать нужные слова, потом улыбнулся невесело. — Надеюсь,
когда-нибудь мы увидимся с ним на небесах. Но это будет, наверное, не скоро… —
Джо немного помолчал. — Я не должен был говорить тебе все это, —
добавил он. — Просто чаще всего я вспоминаю Джимми по праздникам и еще
когда по телевизору показывают бейсбол. Джимми был превосходным подающим…
