Меридит была единственной союзницей Габриэлы, ее
единственным утешением, ее единственной молчаливой подругой.
Вот и сейчас, осторожно опустившись на краешек кровати,
Габриэла принялась раскачиваться вперед и назад, баюкая Меридит и гадая, почему
мама так сильно ее избила… Ей никак не удается стать хорошей. Потом ей
вспомнилось странное выражение, промелькнувшее в папиных глазах, когда мать
протащила ее мимо него.
Отец показался Габриэле разочарованным. Он как будто ожидал,
что хотя бы сегодня дочка будет вести себя лучше, чем обычно.
Наверное, она действительно была маленьким чудовищем, как не
раз говорила ей мама. Должно быть, ее подменили в больнице, а может… Тут
Габриэла просто задохнулась от страха. Ах, неужели ее заколдовали. Какая-то
злая колдунья, наподобие той, про которую она краем уха слышала по радио. Ее
звали Умиранда, и она зарабатывала себе на жизнь тем, что по просьбе одного
плохого дяди заколдовывала маленьких детей. Те начинали так плохо себя вести,
что родители в конце концов отказывались от них, и тогда дядя забирал озорников
на свой страшный остров, в замок, чтобы…
Что там делал дядя с маленькими детьми в своем замке,
Габриэла дослушать не успела. Элоиза обнаружила ее и тут же надавала дочери
таких сильных пощечин, что потом у Габриэлы полдня звенело в ушах. Впрочем, по
поводу судьбы злосчастных неслухов сомнений не было.
Злодей, конечно, варил из них суп, обильно приправленный
луком (Габриэла не любила вареный лук), или пропускал через огромную мясорубку,
которую приводил в движение закованный в цепи маленький шотландский пони.
Но главное-то во всем этом то, что она действительно была
заколдована! Потому что как иначе объяснить, что, несмотря на все свои
старания, она все делала не так?
Мама сердилась с каждым днем все больше, и даже папа… даже
папа махнул на нее рукой! В конце концов они от нее откажутся и… и, может быть,
мама сама отвезет ее дяде, который варит суп из маленьких непослушных девочек?
Сидя на кровати с бессловесной куклой на руках, Габриэла
снова и снова переживала кошмар неизбежного, страшного конца и собственное
бессилие. У нее не оставалось уже никакой надежды исправиться. Она не
заслуживала любви — в этом Габриэла убедилась уже давно.
Она заслужила только побои. Но в глубине души девочка все же
продолжала удивляться, что же она такого сделала, отчего родители ненавидят и
стыдятся ее?
Слезы безостановочно катились из больших голубых глаз
Габриэлы. Она просидела несколько часов, предаваясь своим невеселым
размышлениям и по-прежнему прижимая к себе Меридит. Меридит — ее единственная
подруга. Ни бабушек, ни дедушек, ни теток, ни даже двоюродных братьев или
сестер у Габриэлы не было. Играть же с другими детьми ей не разрешалось —
должно быть, из-за ее мерзкого поведения «И потом, — с горечью подумала
девочка, — никто из детей и не станет со мной водиться. Кому понравится
играть с такой, как я, если даже мама и папа с трудом меня терпят?..»
Габриэла никогда и никому не рассказывала о своей жизни. Она
не хотела, чтобы кто-нибудь знал, насколько она плохая. Когда в школе ее
спрашивали, откуда у нее синяки, она отвечала, что упала с лестницы или
споткнулась о собаку, хотя никакой собаки у них никогда не было.
Ее родители не были ни в чем виноваты. Во всем была виновата
злая Умиранда, но и к ней Габриэла относилась почти что с пониманием. В конце
концов, как еще феи могут заработать себе на кусок хлеба, если не колдовством?
А уж в том, что она не в силах исправиться, виновата она сама.
Габриэла услышала доносящиеся из гостиной голоса родителей.
Они, как это все чаще и чаще случалось, кричали друг на друга, и это тоже была
ее вина. Несколько раз, когда мама наказывала ее при папе, он потом кричал на
маму. Вот и сейчас он что-то говорил — громко и возбужденно, почти сердито, но
слов Габриэла разобрать не могла. Впрочем, речь, несомненно, шла о ней — о том,
какая она плохая и непослушная. И ссорились родители из-за нее, и вся жизнь их
шла наперекос из-за нее, и дом их потихоньку становился адом из-за нее.
Кажется, все плохое, что происходило на свете, творилось из-за нее.
В конце концов, когда за окном сгустились сумерки, Габриэла
разделась и забралась под одеяло. Ужинать ее так и не позвали. Она слишком
долго плакала, да и фантазия ее разыгралась не на шутку, ей было не до еды.
Болела разбитая щека, болела нога, куда мать пнула ее носком туфли, но
усталость все же брала свое, и вскоре Габриэла стала забываться сном. Но прежде
чем она окончательно провалилась в спасительный морок, ей пригрезился весенний сад
весь в цвету — далеко-далеко" в той счастливой стране, где она была совсем
другой. С ней играли все дети, все любовались ею, и высокая, ослепительно
красивая женщина прижала Габриэлу к себе и сказала, что любит ее. Это были
самые замечательные в мире слова, и душа девочки вновь обрела опору на этой
земле.
Габриэла заснул;", продолжая прижимать к себе Меридит.
— Послушай, ты не боишься, что однажды просто убьешь
ее? — спросил Джон Элоизу. Та посмотрела на него с легкой презрительной
гримасой. Он выпил почти полбутылки виски, и теперь его слегка покачивало. Пить
Джон начал примерно в то же самое время, когда из недр шкафа был извлечен
желтый ремень. Дозы с тех пор постоянно увеличивались. Это было гораздо проще,
чем пытаться прекратить издевательство над девочкой или попытаться как-то
объяснить себе поведение Элоизы.
Виски отлично помогало. Во всяком случае, после хорошей
порции Джон начинал смотреть на вещи проще и находил ситуацию вполне терпимой.
— Нет, не боюсь, — холодно парировала Элоиза. Я
знаю, что, если сейчас я научу ее уму-разуму, она никогда не будет пить
столько, сколько пьешь ты. Это поможет ей сохранить здоровыми сердце и печень.
Она с отвращением покосилась на Джона, который повернулся к
бару, чтобы налить себе новую порцию виски.
— Знаешь, самое ужасное то, что ты, кажется,
действительно веришь в то, что говоришь, — пробормотал Джон в
пространство.
— Не хочешь ли ты сказать, что я обращаюсь с ней
слишком жестоко?! — воскликнула Элоиза. Она терпеть не могла, когда Джон
пытался упрекать ее в чем-либо.
— Слишком жестоко? Слишком жестоко?! Да ты в своем уме?
Габриэла вся в синяках! Откуда они у нее?
— Не говори глупости, Джон! — резко оборвала его
Элоиза. — Ты сам отлично знаешь, что это неуклюжее создание падает каждый
раз, когда ей нужно зашнуровать башмаки! Удивительно, как она до сих пор не
разбила себе башку!
Тут она закурила сигарету и, откинувшись на спинку дивана,
пустила вверх тонкую струйку дыма.
— Послушай, Эл, ты ведь разговариваешь со мной — не с
кем-нибудь… — Джон наконец-то справился с пробкой и убрал бутылку обратно в
бар. — Кого ты хочешь обмануть? Я прекрасно знаю, как ты относишься к
девочке. И она это знает. Бедняжка, она не заслужила и одной сотой доли того,
что ей приходится терпеть!
