На третьем звонке трубку взял молоденький монах.
Габриэла, кое-как совладав с волнением, объяснила ему, что
звонит мистеру Коннорсу по поручению его зубного врача, ей нужно знать, не
сможет ли он прийти на прием сегодня утром.
— Прошу прощения, — сказал монах, — но,
боюсь, отца Коннорса сейчас нет. Несколько минут назад я видел, как он
одевается. Впрочем, если вы подождете, я пойду проверю…
Он положил трубку рядом с аппаратом и куда-то ушел.
Габриэла прислонилась спиной к стенке телефонной будки и
подняла голову вверх, на чем свет стоит кляня себя за то, что не выехала из
монастыря хотя бы на четверть часа раньше. Потом она вдруг подумала, что таким
способом господь дает ей последний шанс вернуться на истинный путь, но никакой
вины она за собой не чувствовала. Больше того, при мысли о том, что им,
вероятно, придется оставить лоно церкви, которая была для них всем, ни Джо, ни
Габриэла не испытывали ничего, кроме нетерпения и волнения. Возможно, это
объяснялось тем, что ни один из них не осмеливался пока заглядывать в будущее
дальше нескольких свиданий вне монастыря. Как будут развиваться их отношения
потом, ни она, ни он просто не представляли. Габриэла допускала даже, что их
любовь скоро погаснет. Вряд ли они оба успеют прийти в себя прежде, чем станет
слишком поздно.
Но все равно воспоминание об этих волшебных часах,
проведенных вместе, остались бы с ними до конца жизни. Габриэла не желала
жертвовать ими, как бы судьба ни распорядилась ею в дальнейшем. В любом случае
у нее оставался еще порядочный кусок жизни, который она могла посвятить
раскаянию и служению богу, если, конечно, на то будет его воля.
Пока она размышляла подобным образом, монах вернулся к
телефону и сообщил ей, что успел перехватить отца Коннорса в самых дверях и что
он сейчас подойдет.
Услышав это, Габриэла чуть не вскрикнула от радости. В
следующее мгновение в трубке уже звучал знакомый баритон Джо. Он говорил не
очень внятно, задыхаясь, словно от быстрого бега, и Габриэла подумала, что он,
наверное, мчался со всех ног.
Но она ошиблась. Джо сумел справиться с собой и ничем не
выдал своего волнения. На второй этаж приходской ректории он поднялся умеренно
быстрым шагом, без видимой спешки. Но лишь только он остался один в комнате, губы
его сами собой расплылись в широкой улыбке.
Как ни ждал Джо этого дня, он все же не верил, что она
позвонит. К тому же сегодня была только среда, а они рассчитывали, что Габриэле
удастся выйти на почту только в четверг, однако никаких лишних вопросов Джо
задавать не стал.
— Ты где? — быстро спросил он и оглянулся на
дверь, в которую только что вышел послушник.
— Я в паре кварталов от монастыря, — сообщила
Габриэла, понизив голос и прикрывая трубку рукой, хотя здесь ее никто не мог
подслушать. — Меня послали в город с несколькими поручениями, так что у
меня есть немного времени.
— Можно мне поехать с тобой? — предложил Джо, но
тут же спохватился. — Нет, это будет слишком опасно.
Давай лучше сделаем вот как: сначала ты закончишь свои дела,
а потом мы с тобой встретимся. Куда ты сейчас направляешься?
— Сначала на улицу Деланси, потом — в Ист-Сайд. Там
есть несколько магазинов, которые отпускают монастырю товары со скидкой.
— Хорошо. Как насчет того, чтобы встретиться в парке на
Вашингтон-сквер? Я уверен, что там мы будем в полной безопасности. Или
подъезжай к Брайан-парку, что за библиотекой.
Брайан-парк очень нравился Джо, Хотя там на скамьях любили
располагаться бездомные и пропойцы. Несмотря на это, Брайан-парк слыл одним из
самых тихих и безопасных мест в Нью-Йорке.
В конце концов они договорились, что встретятся через час в
парке на Вашингтон-сквер. Габриэла полагала, что этого времени ей хватит, чтобы
забрать со склада ткань и выполнить хотя бы часть поручений сестер.
— Хорошо, значит, в десять я буду там, — пообещал
Джо. — И еще, Габи… спасибо, что ты делаешь это для меня, милая. Я люблю
тебя.
Еще никто никогда не называл ее «милой», никто никогда не
разговаривал с ней таким нежным, полным любви голосом.
— Я тоже люблю тебя, Джо, — так же шепотом, словно
боясь, что кто-то может ее подслушать, ответила Габриэла.
На складе Габриэла управилась на удивление быстро.
Рулоны черной материи были большими и тяжелыми, но рабочие
сами загрузили их в фургон, пока Габриэла оформляла бумаги и оплачивала
покупку. На каждую монашескую накидку уходило до пяти ярдов ткани, а в
монастыре было около двухсот насельниц, так что фургон оказался забит до
отказа. На прочие поручения Габриэла потратила всего полчаса и в пять минут
одиннадцатого уже ехала по Шестой авеню в направлении Вашингтон-сквер.
Зеленый, ухоженный парк, над которым поднималась знаменитая
арка, чем-то напомнил Габриэле Париж, хотя она видела этот город только на
картинках. Джо был уже здесь — Габриэла сразу заметила у входа в парк его
машину и стала искать место, где можно было бы приткнуть фургон. Наконец она
сумела втиснуть его между двумя легковушками и, проворно выскочив из кабины,
заперла за собой дверь.
Она уже сделала шаг по направлению ко входу в парк, но вдруг
остановилась и, вернувшись к фургону, сняла с головы черный платок-апостольник.
Бросив его на сиденье, она быстро провела рукой по волосам и только потом
поспешила навстречу Джо, который махал ей рукой от своей машины. Габриэла
искренне надеялась, что длинное белое платье с двумя скромными синими полосками
внизу не будет привлекать к себе слишком много внимания. Если бы она успела
стать новицианткой, ей пришлось бы носить широкую черную накидку, которая,
конечно, ни при каких условиях не могла бы сойти за цивильное платье.
Как только Габриэла перебежала через улицу, Джо привлек ее к
себе и, не говоря ни слова, поцеловал. Он был в черных брюках и черной рубашке
с короткими рукавами, так что угадать в нем священнослужителя мог только тот,
кто знал в лицо. К счастью, приход Святого Стефана находился достаточно далеко.
По крайней мере эта опасность им не угрожала.
— Я ужасно рад видеть тебя, — сказал Джо, когда
они наконец сумели разжать объятия. — У тебя все в порядке?
— Да, — ответила она, и Джо, взяв ее под руку,
увлек Габриэлу за собой в густую тень парка.
Некоторое время они медленно шли по дорожке и молчали,
потрясенные собственной смелостью. И для него, и для нее это был первый глоток
свободы. Они слегка растерялись от шума густой листвы, от вида залитых
солнечным светом лужаек, от непривычного многолюдья. Просто вавилонское
столпотворение, хотя, по нью-йоркским меркам, народа в парке было не так уж
много. На лужайках резвились и играли в мяч дети, одетые ярко; влюбленные
парочки обнимались на зеленых скамейках; грелись на солнышке старики, а откуда-то
издалека доносился звон колокольчика на тележке мороженщика. Когда тележка
поравнялась с ними, Джо купил Габриэле порцию сливочного пломбира, и они
уселись на свободную скамейку под большим кустом отцветшей сирени.
