Внизу Джо помог ей сесть в фургон. В кабине Габриэла сразу
надела апостольник и — во всяком случае, в глазах непосвященных — снова
превратилась в скучную монахиню, но Джо, смотревший на нее во все глаза,
слишком хорошо помнил ее красоту, которая едва не ослепила его.
Он знал, что под этим широким платьем из грубого белого
полотна скрывается прекрасное и нежное тело.
И за каждый дюйм этого совершенного тела он готов был отдать
жизнь.
— Будь осторожна, — напутствовал он ее. —
Увидимся завтра…
В последнее время Джо служил мессы и принимал исповедь
каждый день, и Габриэла со страхом думала о том, что все это кончится, когда
вернутся из отпусков другие священники. Она не представляла себе, как она будет
жить без их коротких встреч.
— Я люблю тебя, — сказала Габриэла и сама
поцеловала его. Всю дорогу до монастыря разлука камнем лежала у нее на сердце,
но, когда она въехала в ворота обители, ей стало еще тяжелее. Здесь Габриэлу
повсюду окружали монахини, самый вид которых напоминал ей о том, что она
совершила. Габриэла готова была отдать все на свете, лишь бы вернуться к Джо,
быть с ним, но она понимала, что должна пока оставаться здесь. Джо должен был
быть совершенно уверен в том, что, отказываясь от сана, он поступает правильно,
а для этого ему необходимо было дать время на самые тщательные размышления. Но
Габриэла знала, что, если Джо по каким-то причинам бросит ее, это ее просто
убьет.
Ночью она долго лежала без сна. Весь вечер она почти ни с
кем не разговаривала, и кое-кто из монахинь это заметил. Одна из старших
монахинь даже испугалась, не заболевает ли сестра Бернадетта — уж больно
молчалива и задумчива. Габриэла действительно казалась бледной и усталой,
однако, когда монахиня предложила ей сходить к врачу, она отказалась и вместе
со всеми отправилась на утреннюю службу.
Когда после мессы она вошла в исповедальню, Джо уже ждал ее.
Он заранее вынул решетку, чтобы поцеловать ее, но Габриэла по-прежнему была
погружена в задумчивость, и он сразу это почувствовал.
— Что с тобой? — спросил он, не скрывая своей
тревоги. Всю ночь Джо думал только о ней и чуть не довел себя до полного
исступления. Их близость разбудила в нем такое сильное желание, что временами
он начинал бояться накала своих страстей.
— Ты ни о чем не жалеешь? — шепнул он, когда
Габриэла промедлила с ответом на его первый вопрос.
— Нет, что ты!.. — негромко воскликнула
она. — Просто я очень скучала по тебе. Очень грустно, что мы не можем быть
вместе.
Джо тоже скучал. Вчера вечером он вернулся в квартиру Люка,
чтобы привести все в порядок. Без Габриэлы роскошная квартира показалась ему
заброшенной и пустой, в то время как ее присутствие превращало в королевские
хоромы даже крошечную келью, где они изредка встречались.
— Я тоже все время думал о тебе. Мне тебя не хватало…
После обеда Габриэла, как всегда, отправилась в огород, но
сегодня привычная и любимая работа не принесла ей ни покоя, ни удовольствия.
Она делала ее чисто машинально, а сама думала о Джо и тосковала по нему.
Улучив минуту, она тайком пробралась в пустующий кабинет
настоятельницы, где стоял телефонный аппарат, и позвонила ему оттуда. Им
удалось перекинуться несколькими нежными фразами, однако оба чувствовали себя
скованно, понимая, что это ничего не решает. С каждым днем росла опасность
того, что они попадутся, а Джо по-прежнему не знал, когда он будет готов пойти
на решительные действия.
До возвращения матушки Григории им удалось встретиться в
квартире Люка еще один раз, но Габриэла спешила. Время, которое они провели в
постели, было слишком коротким, чтобы утолить сжигавшую обоих жажду.
Когда матушка Григория приехала с озера Джордж, в монастыре
все было по-прежнему. Никто ничего не подозревал, никто ничего не заметил,
однако настоятельница сразу обратила внимание на то, что Габриэла выглядит
как-то необычно. Она была как-то по-особенному тиха, а в глазах ее появилось
неуловимое нечто, которое очень беспокоило матушку Григорию.
Настоятельница достаточно хорошо изучила Габриэлу, чтобы
понять — ее подопечную что-то тревожит. В первый же вечер после своего
возвращения матушка Григория попыталась осторожно расспросить Габриэлу, однако
та заверила ее, что все это пустяки. На следующий день утром она действительно
выглядела несколько бодрее, однако тоска по Джо взяла свое, и к вечеру Габриэла
снова ходила как в воду опущенная. Даже дневник, к которому она прибегала
каждый раз, когда ей хотелось поговорить с Джо хотя бы на расстоянии, ей не
помог.
Габриэла чувствовала, что монастырь перестал быть для нее
родным домом, и от этого ей было особенно тоскливо и одиноко.
На следующий день ее послали на почту вместо сестры
Жозефины, и она воспользовалась этой возможностью, чтобы немного посидеть с Джо
в парке.
— Мне кажется, настоятельница что-то
подозревает, — сказала Габриэла, когда они остановились, чтобы послушать
небольшой бродячий оркестрик. — Матушка Григория видит людей насквозь, а
меня она к тому же давно знает. Я просто не в силах скрыть от нее что-либо,
даже если бы хотела… — Лицо ее внезапно посерело от страха. — Как ты
думаешь, вдруг кто-то заметил нас на улице и рассказал ей?
— Вряд ли, — ответил Джо. Их тайные встречи вне
стен обители были, конечно, делом весьма рискованным, однако Джо считал
маловероятным, чтобы кто-то из прихожан не просто заметил его в обществе
Габриэлы, но и, распознав в ней будущую послушницу, донес в монастырь.
Что касалось его самого, то здесь все обстояло проще.
Католические священники, не принявшие вечных обетов,
пользовались значительно большей свободой, чем монахи и монахини. Им
разрешалось посещать такие места и заведения, пойти в которые для Габриэлы было
просто немыслимо, к тому же за ними специально никто не следил. Джо был на
хорошем счету: его уважали прихожане, ему доверяло руководство. Он был уверен,
что безупречная репутация защитит его от подозрений, даже если кто-то заметит
его в парке с молодой женщиной.
В конце концов, Джо имел право жениться, и его не отлучили
бы от церкви, как священника-монаха. Но, конечно, пришлось бы сложить с себя
сан.
— Я думаю, ты преувеличиваешь, — добавил
он. — Матушка Григория заботится о тебе как обычно, а тебе уже кажется,
будто она все знает.
— На воре шапка горит… — задумчиво проговорила Габриэла
и покачала головой. Джо не удалось полностью рассеять ее тревоги.
Между тем август подходил к концу. Все старые монахини,
отдыхавшие в пансионате в горах Катскилл, вернулись в Нью-Йорк, и в монастыре
закипела подготовка к празднованию Дня труда[День труда отмечается в первый
понедельник сентября.
После него во многих штатах начинается учебный год.]. На
носу были экзамены, после которых Габриэлу в числе остальных кандидаток должны
были официально объявить новоначальной послушницей. Эта первая ступень
посвящения означала, что отныне она должна была жить только по монастырскому
уставу, отринув от себя все мирское. Габриэла же с каждым днем все больше и
больше думала о Джо; стать в этих условиях новицианткой было равносильно
святотатству, но как этого избежать, не открыв настоятельнице своей тайны? А
Джо все не принимал никакого решения. Ее метания, разумеется, не укрылись от
внимательного взгляда матушки Григории, которая продолжала исподволь наблюдать
за своей воспитанницей. Сначала она думала, что Габриэла просто заболевает, и
вскоре та действительно слегла с гриппом. Однако к этому времени настоятельнице
стало совершенно ясно, что телесные немощи совершенно ни при чем. Габриэлу
терзали жестокие сомнения, но чем они были вызваны, мать-настоятельница не
догадывалась.
