— Я упала в обморок, — просто ответила ему
Габриэла. — Должно быть, вчера в церкви было слишком жарко.
Конец сентября действительно выдался по-летнему жаркий и
душный, но, как справедливо заметил Джо, в обморок упала одна только Габриэла,
в то время как даже самые старые монахини спокойно дождались конца службы.
— Что с тобой, Габи?! — с тревогой воскликнул Джо,
но она ничего не ответила. Она просто не знала, "что ему сказать.
Через две недели не осталось никаких сомнений. Она была
беременна. Признаки были столь очевидны, что отрицать их не мог даже такой
наивный и неопытный человек, как она. В отчаянии Габриэла придумала какой-то
смехотворный предлог для поездки в город и, едва выйдя за порог, позвонила Джо.
Джо сразу понял — что-то случилось. Они встретились на
квартире Люка. Когда Габриэла объявила о своей беременности, он сначала
побледнел от ужаса, потом привлек ее к себе и заплакал. Для него это была
поистине убийственная новость. Джо не хотел, чтобы их совместная жизнь, их брак
начинались с этого. Да и положение Габриэлы обязывало его принять решение как
можно скорее, пока не разразился скандал, грозивший обоим крупными
неприятностями. По их подсчетам, Габриэла была на втором месяце, и времени
оставалось совсем мало. Хуже того: теперь Габриэла вынуждена была уйти из
монастыря в любом случае, а Джо все еще не был готов к конкретным решениям. Об
аборте ни Джо, ни Габриэла даже не заговаривали — они оба были слишком
религиозны, чтобы взять на душу такой грех.
— Все хорошо, Джо, — негромко произнесла Габриэла,
почувствовав его страх и отчаяние. — Быть может, именно этого мне не
хватало, чтобы решиться…
— О, Габи, мне так жаль!.. — простонал Джо. —
Это все моя вина. Я не подумал о тебе, хотя должен был…
Но Габриэла знала, что Джо ни в чем не виноват. Оба они
ничего не понимали. Мысль о том, чтобы использовать презервативы, вряд ли могла
прийти в голову священнику, не говоря уже о том, что покупка их могла
превратиться в целый шпионский роман с переодеванием и поездкой на другой конец
города. У Габриэлы тоже не было никакой возможности достать соответствующие
таблетки. Им оставалось только полагаться на удачу, но удача изменила им.
На самом деле роковое известие потрясло Джо гораздо сильнее,
чем думала Габриэла. Он не рассчитывал, что все случится так быстро, и теперь
был совершенно уничтожен свалившейся на него ответственностью. Джо понимал, что
если они поженятся, то ему придется заботиться не только о Габриэле, но и о
ребенке, но он не знал — как заботиться. В миру его богословские познания и
практический опыт приходского священника никому не были нужны. Мысль о том,
чтобы устроиться таксистом или чернорабочим, просто не пришла ему в голову.
Даже на пособие по безработице бывший священник вряд ли мог рассчитывать.
— Я уйду из монастыря через месяц, — сказала
Габриэла негромко, но твердо. — В конце октября я признаюсь во всем
матушке Григории и уйду.
Она ничего больше не добавила, но Джо понял, что Габриэла
дает ему две недели, чтобы все окончательно решить. И он нисколько ее не винил.
Джо знал, что очень скоро (когда — он не очень хорошо себе представлял) у Габи
вырастет животик, и тогда скрыть ее положение будет уже невозможно. Разоблачить
их мог первый же медицинский осмотр, и тогда… Тогда скандал, изгнание, позор.
Позор!!!
В этот день они не занимались любовью, поскольку Джо боялся
причинить ребеночку вред, да и Габи чувствовала себя не лучшим образом. Вместо
этого они сели на мягкий кожаный диван, и Джо заплакал, прижав Габриэлу к себе.
— Я боюсь, Габи, — шептал он ей. — Я боюсь,
что подведу тебя. Я совсем не знаю мира, в котором нам придется жить. Что, если
мы оба не справимся и пойдем ко дну?
Это пугало его, и что было делать Габриэле?
— Ты справишься, Джо, — сказала она наконец,
постаравшись вложить в свои слова максимум уверенности. — Мы оба
справимся, стоит только захотеть. Ты и сам это отлично знаешь.
— Я знаю только то, что я очень люблю тебя, —
ответил Джо. Он действительно хотел быть с нею, любить ее, заботиться о ней и о
ребенке, но мысль о том, что ему придется отказаться от служения богу,
по-прежнему приводила его в ужас.
— Ты такая сильная, Габи! — проговорил он и
судорожно вдохнул воздух. — Ты сама не знаешь, какая ты сильная. Ты все сможешь,
все сумеешь, а я… Я только и умею, что служить мессы, да выслушивать исповеди,
да молиться. Кроме этого, у меня никогда ничего не было.
Но и у Габриэлы в жизни не было ничего, кроме монастыря да
жестоких побоев, от которых она едва не погибла. Почему же, недоумевала она,
все считают ее сильной? Сначала отец, потом матушка Григория, и вот теперь —
Джо… Почему? Но она не успела ответить себе на этот вопрос. Воспоминание об
отце заставило ее вздрогнуть от страха. Он ушел, бросил ее. Что, если то же самое
сделает и Джо? Что, если он бросит ее и ребенка?
Тут Габриэла почувствовала, как ею овладевает паника. Она
крепче прижалась к Джо и спрятала лицо у него на груди.
Скоро они расстались. Джо в последний раз поцеловал ее, и
Габриэла поехала обратно в монастырь. Она так глубоко задумалась, что не
заметила ни напряженного лица матушки Григории, внимательно следившей за ее
возвращением из окна, ни злорадной улыбки сестры Анны, которая как бы невзначай
столкнулась с нею у во — рот. Загнав фургон в гараж, Габриэла сразу пошла в
церковь и там долго молилась перед статуей Мадонны. Потом она немного
поработала в саду и ушла к себе. Никто из сестер не сказал ей ни слова, и
Габриэла была искренне благодарна им за то, что никто не стал ни о чем ее
расспрашивать. Правду она сказать все равно не могла, а лгать и изворачиваться
было невыносимо.
Габриэла еще не знала, что в ее отсутствие настоятельница
получила анонимное письмо. Дождавшись возвращения Габриэлы, матушка Григория
позвонила в приход Святого Стефана и, договорившись с епископом о срочной
встрече, сразу же уехала. Вернулась она еще более озабоченной и встревоженной.
В приходе Святого Стефана никто ничего не знал наверняка, однако ходили
странные слухи. Говорили, что в последние два месяца отцу Коннорсу несколько раз
звонила одна и та же молодая женщина, которая, однако, каждый раз называлась
разными именами. Сразу после ее звонков отец Коннорс куда-то исчезал. До звонка
матушки Григории никто не придавал этому значения, поскольку отец Коннорс
всегда был в приходе на хорошем счету, однако сейчас епископ был вынужден
принять определенные меры.
Габриэла, разумеется, ничего об этом не знала. На следующий
день, в исповедальне, когда она, по своему обыкновению, сказала: «С добрым
утром, любимый», ей неожиданно ответил совершенно незнакомый голос. Последовала
долгая пауза, во время которой Габриэле каким-то чудом удалось собраться и
начать исповедь.
Она так волновалась, что произносила слова совершенно
механически и даже не запомнила наложенную священником епитимью. Где Джо? Что с
ним? Может, он заболел? Может, он наконец решился и сказал, что уходит? Или,
наоборот, их кто-то выдал, и сейчас в приходе Святого Стефана идет епископское
дознание? Эти вопросы не давали ей покоя.
