— А я почем знаю? — без тени сочувствия отозвался
он.
— Тебе не кажется, что ты поступил непорядочно по
отношению к детям? Непорядочно и жестоко. Они так ждали этого Рождества… Может,
мы все-таки могли бы на время забыть о нашем… о наших разногласиях и встретить
праздники вместе? Наши дела — это наши дела, но дети не должны страдать.
— Хорошо, я подумаю, — проворчал Дуг. — А
теперь извини — у меня дела.
Впрочем, перед тем как повесить трубку, Дуг сообщил Глэдис
название гостиницы, в которой остановился. Гостиница была не из лучших — Дуг
вполне мог позволить себе что-нибудь посолиднее, и Глэдис стало ясно, что он
пытается заставить ее почувствовать себя виноватой. Это еще больше разозлило
ее, и она не вспоминала о Дуге до среды, когда он позвонил и сказал, что на
праздники вернется домой.
«Только на Рождество и только ради детей», — заявил
Дуг, и Глэдис поняла, что возвращение блудного отца вряд ли будет мирным.
В последние оставшиеся до Рождества дни она разговаривала с
Полом каждый день.
Чаще он звонил ей, но несколько раз, когда ей особенно нужна
была моральная поддержка, Глэдис звонила ему сама. Но в пятницу вечером, ровно
через неделю после своего ухода, вернулся «из командировки» Дуг, и это все
усложнило. Пол больше не мог звонить Глэдис, и ей приходилось под разными
предлогами выходить из дома и разыскивать платный таксофон, чтобы поговорить с
ним хотя бы несколько минут.
В понедельник был канун Рождества, и Глэдис позвонила Полу
из будки возле бакалейной лавки, куда она в срочном порядке отправилась за
изюмом и кардамоном.
— Нам обоим нелегко, не так ли? — грустно сказал
Пол, услышав в трубке ее голос. В последние дни на душе у него было невыносимо
тяжело. Даже Венеция с ее каналами перестала его радовать. Целыми днями Пол
сидел на палубе и перебирал в памяти дорогие его сердцу дни и часы, которые он
провел с Сединой. — Я все никак не могу поверить, что ее нет, —
добавил Пол. — Странно, правда?
— Странно, — эхом отозвалась Глэдис. Она никак не
могла взять в толк, почему люди так часто поступают наперекор здравому смыслу,
своими руками превращая собственную жизнь в кошмар. К Полу это не относилось —
он был нисколько не виноват в том, что Седина погибла, но вот все ли она сама
сделала, чтобы спасти семью?
— Какие у тебя планы на… выходные? — спросила она.
Назвать предстоящую рождественскую неделю праздниками у нее просто не
повернулся язык. Ей ужасно хотелось сделать что-нибудь для Пола. Накануне
вечером Глэдис написала Полу небольшое веселое стихотворение. Утром она
отправила его по факсу, и Пол сказал, что оно ему очень понравилось, но Глэдис
понимала, что никакие стихи здесь не помогут.
— Ты не хочешь сходить в церковь? Венеция была для
этого самым подходящим местом. Величавое убранство и тишина итальянских соборов
должны были хоть немного успокоить его взвинченные нервы. Впрочем, Глэдис
приходилось слышать и такое мнение, будто католические соборы подавляют
человека, заставляя его чувствовать себя ничтожнейшей из земных тварей.
— Я бы сходил, но есть одна проблема… — невесело
ответил Пол. — Я не верю в бога, а бог не верит в меня, так что обращаться
к нему, наверное, нет никакого смысла.
— Я же не предлагаю тебе молиться, — возразила
Глэдис. — Считай это… экскурсией, которая тебя развлечет.
— Скорее разозлит, — упорствовал Пол. Он явно
считал, что, если бы бог существовал, он бы ни за что не допустил гибели
Селины. Поняв это, Глэдис надолго замолчала. Она не знала, что еще сказать, а
спорить с ним о религии ей не хотелось. К счастью, Пол первым нарушил молчание:
— А ты сама собираешься в церковь?
— Вообще-то да, — призналась Глэдис. — Мы
давно обещали детям сводить их на вечернее богослужение, но Сэм был слишком
мал.
Она надеялась, что упоминание о Сэме заставит Пола подумать
о другом, но он, похоже, даже не услышал ее.
— Знаешь, — сказал Пол неожиданно, — мне ее
очень не хватает. И я просто не в силах это выносить. Иногда мне хочется
закричать. Или вырвать себе сердце, чтобы оно не болело так сильно.
— Если ты не можешь не вспоминать Селину, —
сказала Глэдис, пуская в ход самое действенное свое оружие, — то подумай о
том, что бы она сказала, если бы видела тебя сейчас! «Возьми себя в руки, Пол!
Нельзя горевать вечно!» — вот что она сказала бы.
Седина так любила жизнь! И ты должен жить, Пол, жить ради ее
памяти!
Рано или поздно Пол придет в себя — все-таки он был сильным
человеком, — но сейчас ему было очень плохо, а она чувствовала себя
совершенно беспомощной. Если бы он был рядом, она могла бы просто подойти к
нему, положить руку на плечо или погладить по волосам, но Пол был в Венеции. С
тем же успехом он мог находиться и на обратной стороне Луны.
— У Седины всегда было гораздо больше мужества, чем у
меня, — сказал Пол.
— Ничего подобного, — с горячностью перебила
Глэдис. — У тебя тоже достаточно мужества и стойкости. И я не сомневаюсь,
что ты сумеешь выдержать все это. Надо только почаще напоминать себе, что все
когда-нибудь кончается и в конце тоннеля непременно будет свет!
— А ты? Какой свет ждет тебя в конце твоего
тоннеля? — глухо спросил Пол, и Глэдис почувствовала, как по телу
пробежала дрожь, хотя в бакалейном магазинчике, откуда она звонила, было
довольно тепло.
— Пока не знаю, — честно призналась Глэдис. —
Ведь я еще только в самом начале пути. Но я верю, путь этот мой, иначе не
стоило все это затевать.
— Да, — произнес Пол печально. — Ты начала
раньше и движешься быстрее, чем я. Впрочем, у нас с тобой несколько разные
ситуации…
И снова он погрузился в мысли о Седине, не сказав тех слов,
которых Глэдис от него ждала. Он не попросил ее быть с ним, не предложил
приехать, чтобы поддержать ее… Пол не мог думать ни о ком другом, кроме своей
погибшей жены, но Глэдис от этого было не легче.
Пол словно подслушал ее мысли.
— Знаешь, Глэдис, — внезапно заявил он, — я
мог бы сказать, что хочу быть с тобой. Но… мне это просто не по силам. Я
никогда не стану светом в конце твоего тоннеля. Я не верю даже в самого себя,
где уж мне быть опорой и защитой для кого-то!..
«В особенности для женщины, которая на четырнадцать лет
моложе и у которой еще многое впереди», — хотелось добавить ему, но он промолчал.
Как бы сильно его ни влекло к ней и как бы сильно они ни нуждались друг в
друге, Пол считал, что в итоге он ничего не сможет дать Глэдис. Он может только
брать, а значит, их отношения, какую бы форму они ни приняли, изначально
обречены.
Это пришло ему в голову только сегодня утром, когда, стоя на
мостике «Морской звезды», он смотрел, как просыпается площадь перед собором
Святого Марка.
— У меня ничего не осталось, Глэдис, — добавил Пол
негромко. — Я все отдал Седине.
