Они не были здесь уже почти год, однако, включив свет,
Глэдис обнаружила, что все осталось как было. На длинном столе в образцовом
порядке были разложены бачки, кюветы, баночки с реактивами, стояли красный
фонарь, увеличитель в полотняном чехле и японский автомат для цветной печати.
Вся стена над столом была увешана фотографиями, сделанными ее отцом. Было и
несколько ее снимков, в том числе — портрет Дуга, сделанный лет семь назад.
Остановившись перед ним, Глэдис долго всматривалась в
знакомое ей до последней черточки лицо. Заметив в глазах Дуга то же выражение
холодности, которое так поразило ее недавно, Глэдис подумала: «Значит, я была
слепа и не замечала очевидного». Но почему? Сама ли она хотела обманываться или
просто не обратила внимания на то, что человек, которого она когда-то любила,
изменился? Почему она прозрела только после того, как Дуг произнес жестокие
слова о том, что в браке любовь не нужна? Быть может, потому, что
подсознательно ей хотелось любить и быть любимой?
С трудом оторвав взгляд от портрета Дуга, Глэдис посмотрела
на фотографию отца. Он был высок, строен, широкоплеч и чем-то напоминал Дугласа
в молодости, однако даже на фотографии в его глазах был виден смех, а поза да и
весь его облик выдавали натуру порывистую, романтичную, страстную. Глэдис почти
не сомневалась, что ее отец не потерял бы способности любить в любом возрасте.
Но Джек Уильяме погиб, когда ему было сорок два года.
Снимок, сделанный кем-то из друзей-фотографов, запечатлел ее
отца лет на пять раньше. Мысленно сравнивая его с Дугласом, Глэдис невольно
подумала, что даже на стареньком фото Джек Уильяме выглядит гораздо более
живым. И дело было даже не в разнице в возрасте. Просто чуть склоненное,
улыбающееся лицо ее отца излучало такую энергию, такую любовь и нежность, каких
она не помнила и у двадцатилетнего Дугласа. Неудивительно, что ее мать очень
страдала, когда он надолго уезжал. Из-за его постоянного отсутствия жизнь их
нельзя было назвать легкой, но Глэдис была уверена, что ее отец и мать очень
любили друг друга.
Не любить такого человека, как ее отец, было, наверное,
просто невозможно. Но, когда он погиб, любовь матери к нему превратилась во
что-то совершенно противоположное. Глэдис помнила это так ясно, словно все было
вчера. Ее мать не могла простить мужу, что он погиб так нелепо, оставив их одних.
Она, как и Глэдис, не представляла себя без него.
С тех пор прошло двадцать восемь лет — почти целая
жизнь, — однако отец продолжал оставаться для Глэдис эталоном мужчины. И
ей было вдвойне горько оттого, что Дуглас больше не соответствовал в ее глазах
этому высокому идеалу.
Глэдис взглянула и на свои немногочисленные работы.
Фотографии были очень хороши — не признавать этого было бы просто глупо. Лица,
позы, фон — все было «говорящим», все передавало мысль, чувство, настроение, и
это роднило фотографии с живописью. Особенно сильные чувства разбудила в ней
одна из самых лучших ее фотографий — портрет молодой индианки, державшей на
руках только что родившегося ребенка. Глэдис сама помогала принимать этого
малыша, когда работала в миссии Корпуса мира в Кито, и очень хорошо помнила,
как лучились счастьем глаза и лицо молодой матери. И, кажется, ей удалось
запечатлеть все это.
Каждый снимок был как бы кусочком ее жизни, выхваченным из
потока времени, спасенным от тления и забвения, и, глядя на них, Глэдис не
хотелось верить, что ничего подобного в ее жизни уже никогда не будет. Не
обокрала ли она сама себя? Когда Глэдис вспоминала о детях, ей казалось, что
нет. Но ведь дети скоро вырастут, вырастут и уедут. Что останется у нее тогда?
И на этот вопрос ответа Глэдис не нашла. Проверив
оборудование и реактивы, она сделала кое-какие пометки и, погасив свет, пошла к
себе в спальню. Она долго лежала без сна, прислушиваясь к неумолчному шороху
океана. Этот мирный звук она забывала каждую осень, когда возвращалась в
Уэстпорт, и каждое лето открывала заново. В конце концов прибой убаюкал ее, и
под тот же мерный рокот Глэдис проснулась утром — проснулась с мыслью, что она
здесь одна и что рядом нет никого, кроме детей, ее воспоминаний и океана.
И сейчас это было все, что ей нужно.
Глава 4
Утреннее солнце сияло по-летнему ярко, и океан казался
оправленным в серебро. Когда Глэдис выбралась из спальни, дети уже встали и
подкреплялись на кухне молоком и кукурузными хлопьями, предусмотрительно
захваченными накануне в одном из «Макдоналдсов». По случаю теплой погоды и
начала пляжного сезона Глэдис была в белой майке, шортах и сандалях-римлянках
на ремешках, которые она очень любила. Волосы она разделила на пробор и
скрепила двумя черепаховыми заколками. Джессика тут же объявила матери, что она
выглядит просто прелестно.
— Ну что, какие планы на сегодня? — бодро спросила
Глэдис, ставя на огонь воду для кофе и придвигая поближе блюдо с кукурузой.
Кроме нее, кофе никто не пил, но она любила посидеть утром на веранде, прихлебывая
кофе, любуясь океаном и листая какой-нибудь иллюстрированный журнал. Десять
минут подобного праздного времяпрепровождения заряжали ее праздничным
настроением чуть не на весь день.
— Я должна навестить Бордманов, — быстро сказала
Джессика, и Глэдис кивнула. У Бордманов было трое сыновей пятнадцати,
семнадцати и девятнадцати лет, и дочь — ровесница Джесс. С Маршей Бордман
Джессика дружила чуть не с детсадовского возраста, но Глэдис подозревала, что
теперь ее дочь больше интересуют братья Марш, старший из которых закончил
первый курс колледжа.
У Джейсона тоже был в Харвиче приятель, который жил чуть
дальше по улице. Он был из Мэриленда, где школьников распускали на каникулы на
два дня раньше, и Джейсон еще накануне созвонился с ним и договорился о встрече.
Эйми хотела купаться с подругами, и Глэдис обещала обзвонить знакомых и
организовать поход к морю («Вот только выпью чашечку кофе, дорогая…»). Сэм же
сказал, что не прочь погулять с ней по берегу. Глэдис этот план вполне
устраивал. Она пообещала сыну, что они обязательно устроят вылазку, если он
разберет свои старые игрушки, оставшиеся в коттедже с прошлого года. Сэм с
готовностью согласился, а заодно решил привести в порядок велосипеды.
К половине одиннадцатого утра все вопросы были решены, и
Глэдис с Сэмом отправились прогуляться, прихватив собаку. Сэм нашел среди
игрушек старый теннисный мяч, который он то и дело бросал Кроку, а тот
приносил, бесстрашно забираясь в воду по самое брюхо. Глэдис шагала по
плотному, чуть влажному песку немного позади них, и на плече ее снова висел
фотоаппарат. Она положила его в машину лишь в последнюю минуту перед отъездом,
сделав это скорее по привычке.
Каникулы едва начались, отдыхающие только-только съезжались
в Харвич, и они прошли чуть не целую милю, прежде чем встретили знакомых. Дик и
Дженни Паркер были хирургами из Бостона, а на мыс Код приезжали с незапамятных
времен, когда их сын — ныне студент Гарвардского медицинского колледжа — был
еще совсем маленьким. Самому Дику было что-то около пятидесяти, Дженни была на два
года его старше, однако оба неплохо сохранились и выглядели много моложе своих
лет. Заметив Глэдис и Сэма, они еще издалека заулыбались и замахали руками.
