Это был прямой и честный вопрос, и теперь Глэдис ожидала
такого же прямого и честного ответа.
— А-а… — протянул Дуг. — Так ты опять о своей
дурацкой работе? Я же, кажется, уже сказал тебе, это невозможно. Кто будет
заботиться о детях, если ты на полгода уедешь в какую-нибудь захудалую
Камбоджу? С финансовой точки зрения это не имеет смысла. Вряд ли ты заработаешь
больше, чем за это же время уйдет на гувернанток для детей и приходящую
прислугу. И не говори мне про Пулитцеровскую премию — насколько я помню, все
твои призы и премии не дали тебе ничего, кроме сомнительной известности. Что
это за карьера, если она не приносит денег? Для девчонки, отработавшей один
срок в Корпусе мира, это действительно неплохой шанс найти себе нормальную
работу, но для взрослой женщины… К тому же у тебя четверо детей, Глэдис, не
забывай об этом. И заботиться о них и есть твоя главная работа! Я не позволю
тебе болтаться по всему миру в поисках неизвестно чего!
У Дугласа сделалось такое лицо, словно он собирался вскочить
и уйти из комнаты, но Глэдис не собиралась оставлять за ним последнее слово. Он
не имел никакого права распоряжаться ею.
— Ты не можешь что-то мне позволять или
запрещать, — холодно ответила она, с трудом взяв себя в руки. — Я
сама имею право решать, что мне делать. За свои деньги, мистер, вы получили
четырех здоровых и счастливых детей, что, на мой взгляд, не так уж мало. Но
дело не в этом. Дело в том, что, мне кажется, я потеряла слишком много, но не
получила за это почти ничего. Тебя это, похоже, ни капельки не волнует. Для
тебя мое увлечение фотожурналистикой было и остается ничего не значащим
капризом избалованной девчонки, вообразившей о себе невесть что. А ведь работай
я в полную силу все это время — «Пулитцер» был бы у меня в кармане. Это мне
говорят многие. Три тысячи долларов на дороге не валяются. А кроме того —
престиж, известность, дорогостоящие контракты… — Тут она вспомнила о
фотографиях Седины и пожалела, что не взяла за них денег или, хотя бы, не
узнала, сколько ей причиталось. Для Дугласа это могло бы оказаться доводом куда
более веским, чем все ее разглагольствования о своих правах. — Вот от чего
я отказалась ради того, чтобы убирать за твоими детьми! — закончила она,
теряя самообладание.
Дуглас презрительно поджал губы.
— Если для тебя это так важно, что ж… Никто не тянул
тебя в Нью-Йорк на аркане. Ты могла бы оставаться там, где ты была — в Зимбабве,
Кении или Каламанго, — и фотографировать своих партизан, обезьян и прочих…
Но почему же ты предпочла вернуться, выйти за меня замуж и завести четверых
детей? Почему, Глэдис?
— Если бы не ты, я бы вполне могла совмещать одно и
другое.
— Это невозможно, и ты отлично это знаешь. Заруби себе
на носу, Глэдис: твоя карьера за-кон-че-на, — произнес он по
слогам. — Закончена, хочешь ты того или нет. Надеюсь, тебе это понятно?
— Боюсь, что закончена не моя карьера, а кое-что
другое, — храбро ответила она, хотя по лицу ее давно текли слезы. Но Дуг
не собирался уступать, и Глэдис ясно видела — почему. У него в отличие от нее
было все: работа, карьера, дети и жена, которая обо всем заботилась. И только у
нее не было ничего.
— Ты что же это, угрожаешь мне? — спросил Дуг
зловеще. — Не знаю, от кого ты набралась таких идей — от своего
проныры-агента, от этой шлюхи Мэйбл или от Дженни с ее феминизмом, — мне
на это глубоко наплевать. От того, что ты будешь их слушать, хуже будет только
тебе. Наш брак, Глэдис, будет существовать только до тех пор, пока все будет
по-прежнему. Если же нет — значит, нет. Надеюсь, я ясно излагаю?
— Наш брак — это не сделка, и я — не клиент, с которым
можно разорвать договор, если условия тебе не подходят! — выпалила
Глэдис. — Я — живой человек, Дуглас. Ты запер меня в четырех стенах и
лишил всего, чем живут нормальные люди. Я просто сойду с ума, если в моей жизни
и дальше не будет ничего, кроме этого проклятого автопула, школы, готовки,
стирки и прочего…
Она громко всхлипнула, но Дуга это ни капельки не тронуло. В
эти минуты он явно не испытывал ничего, кроме раздражения.
— Значит, тебе скучно? Но ведь раньше ты никогда не
жаловалась на скуку. Что с тобой случилось? Скорее всего маловато дел по дому.
— Я выросла, Дуг. — Глэдис горько улыбнулась
сквозь слезы. — Дети больше не нуждаются во мне, как раньше; у тебя своя
жизнь, а у меня… У меня ничего. Мне скучно, пусто, одиноко. Я хотела бы
заняться чем-нибудь для души. Четырнадцать лет я сознательно отказывала себе во
всем, что мне было интересно. Я имею полное право работать. Я вовсе не
собираюсь бросить тебя и детей ради карьеры, меня устроил бы любой компромисс.
Ведь я фактически превратилась в домашнюю прислугу, а я этого не хочу… больше
не хочу. Разве я прошу так много?
Дуг пожал плечами.
— Я не понимаю, о чем ты, — сказал он. — Это
просто бред какой-то…
— Нет, это не бред! — в отчаянии воскликнула
Глэдис. — Но я не поручусь, что действительно не сойду с ума, если ты не
выслушаешь меня!
— Я тебя выслушал. Дичь какая-то!.. Ты на себя посмотри
— ну какая из тебя журналистка?!
Они редко ссорились, но сейчас Дуг был просто вне себя.
Глэдис поняла, что все бесполезно. Он не отступит.
— Но почему ты против того, чтобы я хотя бы
попробовала? — сделала она последнюю попытку. — Я могла бы выполнить
одно-два небольших задания, никуда надолго не уезжая. Очень может быть, что
этого хватило бы мне еще на несколько лет. Я бы успокоилась и не возвращалась к
этому вопросу до тех пор, пока дети не станут совсем взрослыми!
— Блажь надо искоренять сразу! — отрезал
Дуг. — Я прекрасно знаю, что ты не успокоишься, пока не попадешь в
какую-нибудь богом забытую дыру, где надо будет ежеминутно уворачиваться от
пуль и сутками сидеть на дереве, чтобы сфотографировать какого-нибудь
головореза, по которому давно веревка плачет! Ты утверждаешь, что у тебя есть
какие-то права, но ведь и у твоих детей есть право иметь нормальную мать, а не
могилу, к которой раз в год полагается приносить цветочки. Или ты настолько
эгоистка, что не думаешь о своих детях? Каково им будет, если тебя ухлопают в
какой-нибудь Корее?
— Эгоизма во мне не больше, чем в тебе. Что касается
детей, то им нужна мать, которой они могли бы гордиться. А не тупая, утратившая
всякое уважение к себе домработница, которая может похвастаться только
количеством вынесенных горшков да блестящим знанием таблицы умножения, которую
она учила с каждым из детей по очереди? Мне одиноко, тоскливо, скучно, наконец.
Я должна найти себе занятие по душе!
— Тогда тебе придется заодно найти себе и нового мужа.
— Ты это серьезно? — Глэдис посмотрела на него,
гадая, действительно ли Дуг способен зайти так далеко, или он сказал это просто
в пылу ссоры. На мгновение ей показалось, что Дуг серьезен, как никогда, но
взгляд ее, казалось, несколько отрезвил его.
— Не знаю, может быть, — ответил он
неохотно. — Мне нужно подумать, Глэдис. Если ты настаиваешь на своих
бредовых идеях, что ж… Возможно, нам и в самом деле пора задуматься о том, как
быть дальше.
