Она повернулась к Глэдис и впилась в ее лицо таким
пристальным взглядом, словно перед ней был адвокат противной стороны.
— Не знаю, — честно ответила Глэдис. — Я об
этом как-то не думала.
— А следовало бы, — назидательно сказала
Мэйбл. — Иначе в один прекрасный день ты сядешь где-нибудь в уголке и
задашь себе слишком много вопросов насчет того, кем ты стала, что потеряла и
чего не сделала.
Может быть, и так, мысленно согласилась Глэдис. И все же
обманывать мужа она не собиралась. Даже для того, чтобы на несколько часов
вернуться в молодость.
— Ну, скажи честно, — продолжала допытываться
Мэйбл, — неужели ты никогда не скучаешь по той жизни, что была до
замужества?
Глэдис снова посмотрела на подругу и наткнулась на ее
прямой, ищущий взгляд, требовавший полной откровенности.
— Наверное… — промолвила она, несколько растерявшись.
Право же, не было времени думать об этом. — Быть может, мне действительно
немного жаль той жизни. Мы с Дугом работали в Коста-Рике и Боливии. Потом я
путешествовала по Африке и Азии уже одна. Иногда мне становится не по себе
оттого, что я не могу, как прежде, взять фотоаппарат под мышку и отправиться
куда-нибудь в джунгли, чтобы снимать, снимать, снимать… Когда-то это так много
значило для меня. Неудивительно, что мне теперь этого порой не хватает. Но я
нисколько не жалею о мужчинах, которых мне приходилось встречать, —
закончила она твердо.
«Покуда Дуг способен ценить, от чего я ради него
отказалась…» — мысленно добавила Глэдис.
Мэйбл вздохнула.
— Тогда ты — настоящая счастливица, — сказала она,
глядя в пространство, и в глазах ее промелькнуло выражение какой-то непонятной
тоски. Впрочем, Мэйбл тут же спохватилась и снова стала прежней — энергичной,
напористой и живой Мэйбл. — Кстати, давно хотела тебя спросить, когда ты
собираешься вернуться к своей работе? С твоим послужным списком и потрясающими
способностями ты могла бы сделать это хоть завтра! Фотоаппарат у тебя есть,
чего же еще надо? Ведь фотография — это не юриспруденция, где приходится
начинать все с самого начала. Чего ты ждешь?!
— Все не так просто, — ответила Глэдис, качая
головой. Она-то хорошо помнила, какая жизнь была у ее матери, которой
приходилось подолгу ждать возвращения мужа из какой-нибудь рискованной поездки.
Профессия фоторепортера была гораздо труднее и опаснее, чем казалось Мэйбл. Для
того чтобы вернуться к ней, Глэдис пришлось бы дорого заплатить — заплатить
всем, что у нее было.
— Конечно, — продолжила она, — я могла бы
позвонить своему агенту и попросить его забронировать мне место в самолете,
который завтра утром вылетает в Боснию. Он будет вне себя от счастья. Но что
скажет Дуг?! И дети? Не думаю, чтобы им это понравилось.
При мысли о том, какое лицо будет у Дугласа, когда он найдет
на ночном столике записку с объяснениями, куда и зачем она отправилась, Глэдис
едва не расхохоталась. Нет, все в прошлом. «Леди Золотой Объектив» больше нет.
Кроме того, в отличие от подруги Глэдис не чувствовала никакой необходимости
бороться за свою личную свободу и независимость, и уж тем более — бросать ради
этого семью. Она любила мужа, любила детей, и они тоже любили ее. Зачем ей
что-то кому-то доказывать?
— Когда ты превратишься в желчную, вечно ворчащую
старуху, им это понравится еще меньше, — возразила Мэйбл, и Глэдис
вопросительно посмотрела на нее.
— Я?! Я стану ворчливой брюзгой? С чего бы это? —
удивилась она. Она никогда не чувствовала себя по-настоящему недовольной своей
теперешней жизнью. Она твердо знала, что ее дети не будут оставаться детьми
вечно. Она еще сможет вернуться к фотографии… Если, конечно, Дуг ей позволит.
— Думаю, тебе просто надоест все до чертиков, —
честно ответила Мэйбл. — Как подчас надоедает мне. Покаты неплохо
справляешься, но ты потеряла гораздо больше, чем я. Я ведь простая адвокатесса,
да еще по гражданским делам. Ни особая известность, ни тем более слава, никогда
мне не грозили. А ты — если бы не дети и не семья — уже давно получила бы
Пулитцеровскую премию. Может быть, даже не одну.
— Вряд ли, — скромно сказала Глэдис. —
Гораздо более вероятно, что я кончила бы, как мой отец. Ему было всего сорок
два года, когда его подстрелил снайпер, а ведь он был гораздо опытнее меня.
Опытнее и талантливее. Только благодаря этому он получил своего «Пулитцера» до
того, как его убили. И вообще, фотография — это такое ремесло, которым нельзя
спокойно заниматься до глубокой старости. Все хорошие фотографы погибают
молодыми или уходят.
— И все же некоторым удается добиться всего, —
возразила Мэйбл. — Я согласна, что быть домашней хозяйкой гораздо
безопаснее, чем разъезжать по джунглям с фотоаппаратом в руках. Но представь,
что мы с тобой доживем до ста лет. Что, вот так до ста лет и возиться с
кастрюльками, убирать, чистить, мыть? И кто вспомнит о нас, когда мы умрем?
Только муж и дети!
— Может быть, этого достаточно, — негромко сказала
Глэдис. Мэйбл задавала ей те самые вопросы, которые сама Глэдис не осмеливалась
задавать себе, хотя ей не раз приходило в голову, что за четырнадцать лет она
не сделала ничего по-настоящему стоящего. Глэдис даже пыталась поговорить об
этом с Дугласом, но он ответил, что при одном воспоминании о том, каким
опасностям они подвергались, когда были в Корпусе мира, у него до сих пор мороз
по коже. Он не желает, чтобы его жена подставляла голову под пули.
— Разве моя работа может как-то изменить мир? —
медленно сказала Глэдис. — По-моему, нет никакой особенной разницы, кто
снимает голодающих в Эфиопии или раненых в Боснии. Большинству людей это
безразлично. Зато то, что я делаю для семьи, не безразлично мне и моим детям. И
иногда мне кажется, что это важнее, чем все премии в мире.
В эти минуты Глэдис сама верила в то, что говорила, но Мэйбл
с сомнением покачала головой.
— Может быть — важнее, а может быть, и нет, —
сказала она с неожиданной резкостью. — Ведь, пока ты носишься с
градусниками и варишь кашку на молоке, кто-то другой делает снимки, которые
должна была сделать ты!
— Ну и пусть! — ответила Глэдис серьезно. —
Мне не жалко. Еще не факт, что я сумела бы сделать эти фотографии лучше.
— Во-первых, сумела бы… А во-вторых, почему все
удовольствие должно доставаться другим? Ты что, хуже? Почему ты до скончания
века должна вытирать с пола разлитый яблочный сок, если с помощью своего
фотоаппарата способна делать настоящие чудеса? Пусть домашней рутиной хотя бы
для разнообразия займется кто-то другой. Какая, в конце концов, разница? Ведь
сидеть за баранкой машины, загружать в мойку тарелки и разогревать
полуфабрикаты в микроволновой печи можно научить даже медведя!
— Я думаю, разница есть, и в первую очередь она
касается моих детей и моего мужа, — возразила Глэдис. — Что за жизнь
у них будет, если я уеду куда-то за тридевять земель? Пусть даже им будет
готовить самый лучший повар из самого лучшего ресторана, у них кусок не полезет
в горло, если они будут знать, что, пока они ужинают, я лечу на легкой
двухместной «вертушке» над бушующим океаном или лежу в грязи под обстрелом в
какой-нибудь треклятой заварушке в Африке. В этом-то вся разница, Мэйбл, и
согласись, что разница очень большая.
