И не успел он сделать нескольких шагов по этому закоулку, словно специально созданному для того, чтобы тут было удобно перерезать прохожему горло, как на противоположном его конце увидел движущуюся тень, в точности похожую на то лицо, которое он искал.
И в самом деле, как только они прошли один мимо другого, Дюбуа узнал шевалье, а тот, всецело занятый своими мыслями, даже и не попытался разглядеть, с кем он разминулся, а может быть, даже и не видел, что встретился с кем-то.
Дюбуа это не устраивало, ему нужна была добрая ссора, и, видя, что шевалье не собирается ее искать, он решил проявить инициативу.
Для этого он вернулся и, остановившись перед шевалье, который в эту минуту тоже стоял и пытался определить, какие окна из тех пяти-шести, что выходят в проулок, и есть окна комнаты, занимаемой Элен, сказал ему сиплым голосом:
— Эй, дружище, будьте добры сказать, что это вы тут делаете?
Гастон перевел глаза с небес на землю и упал с поэтических высот в грубую прозу жизни.
— Извините, сударь, — сказал он Дюбуа, — мне кажется, вы мне что-то сказали?
— Да, сударь, — ответил Дюбуа, — я спросил вас, что вы тут делаете.
— Ступайте своей дорогой, — сказал шевалье, — мне нет дела до вас, а вам — до меня.
— Оно, может, так бы и было, — ответил Дюбуа, — если вы мне не мешали.
— Сколь ни узок этот переулок, сударь, он достаточно широк для нас обоих. Ходите по одной стороне, а я буду ходить по другой.
— Но мне-то угодно прогуливаться здесь одному, — сказал Дюбуа, — я вам советую бродить под другими окнами, а не под этими, в Рамбуйе окон сколько угодно, выбирайте!
— А почему я не могу смотреть на эти окна, если меня это устраивает? — спросил Гастон.
— А потому, что это окна моей жены, — ответил Дюбуа.
— Вашей жены?
— Да, моей жены, которая только что приехала из Парижа и которую я очень ревную, о чем вас и предупреждаю.
— Черт возьми, — прошептал Гастон, — это, наверное, муж той особы, которой поручено наблюдать за Элен.
И, сразу образумившись, желая быть любезным со столь важным человеком, который ему мог впоследствии пригодиться, он вежливо поклонился Дюбуа и сказал:
— Если это так, сударь, то дело другое, я готов уступить вам место, потому что я просто прогуливался без всякой цели.
«Вот дьявол, — пробормотал Дюбуа, — вежливый попался заговорщик! Меня это не устраивает, мне нужна ссора».
Гастон уже уходил.
— Вы мне лжете, сударь, — сказал Дюбуа.
Шевалье обернулся так резко, как будто его ужалила змея, однако, вынужденный соблюдать осторожность из-за Элен и поручения, которое он на себя взял, сдержался.
— Сударь, — сказал он, — вы сомневаетесь в моих словах, потому что я соблюдаю приличия?
— Вы соблюдаете приличия, потому что боитесь, но я взаправду видел, как вы смотрели на это окно.
— Боюсь? Я боюсь? — воскликнул Шанле, мгновенно оборачиваясь лицом к своему противнику. — Вы, кажется, сказали, сударь, что я боюсь?
— Да, сказал, — подтвердил Дюбуа.
— Значит, — продолжал шевалье, — вы ищете со мной ссоры?
— Черт, мне кажется, это очевидно. А вы что, явились из Кемпер-Корантана?
— Воскресение Господне! — воскликнул Гастон, обнажая шпагу. — Ну что же, сударь, шпагу наголо!
— И снимите камзол, прошу вас, — сказал Дюбуа, сбрасывая с себя плащ и собираясь снять и камзол.
— Снять камзол? Зачем? — спросил шевалье.
— Потому что я вас не знаю, сударь, а ночные бродяги часто предусмотрительно носят под камзолом кольчугу.
Стоило Дюбуа произнести эти слова, как шевалье далеко отбросил от себя и плащ и камзол. Но стоило Гастону броситься с обнаженной шпагой на противника, как ему под ноги свалился пьяный, за правую руку его схватил бродячий музыкант, за левую — жандарм, а четвертый, которого до того не было видно, обхватил за талию.
— Дуэль, сударь, — вопили эти люди, — дуэль, несмотря на запрет короля! — И тащили его к двери, у которой до того лежал пьяный.
— Убийство! — шипел сквозь зубы Гастон, не смевший кричать из страха скомпрометировать Элен. — Презренные!
— Сударь, нас предали, — говорил в это время Дюбуа, одновременно скатывая камзол и плащ шевалье в сверток, который он сунул себе под мышку, — но мы завтра обязательно встретимся, будьте покойны!
И он со всех ног кинулся бежать к гостинице, а Гастона заперли в подвал.
Дюбуа в два прыжка поднялся по лестнице, заперся у себя в комнате и вытащил из кармана камзола шевалье драгоценный бумажник. В одном из его отделений лежали половина цехина и записка с именем человека.
Цехин, очевидно, служил опознавательным знаком.
Имя же, без сомнения, принадлежало человеку, к которому должен был обратиться Гастон и который звался капитаном Ла Жонкьером. Кроме того, бумага была особым образом вырезана.
— Ла Жонкьер! — прошептал Дюбуа. — Да, именно он, Ла Жонкьер, мы уже следим за ним. Прекрасно!
Он быстро просмотрел бумажник. В нем больше ничего не было.
— Мало, — сказал он, — но этого достаточно.
Он вырезал бумажку по образцу записки, записал имя и позвонил. В дверь осторожно постучали, — она была заперта изнутри.
— Да, верно, — сказал Дюбуа, — я и забыл.
Он отпер. Это был господин Тапен.
— Что вы с ним сделали? — спросил Дюбуа.
— Заперли в подвале и стережем.
— Отнесите его плащ и камзол туда, где он их бросил, пусть он их найдет на том же месте, извинитесь и выставьте его. Позаботьтесь, чтобы из карманов камзола ничего не пропало — ни бумажник, ни кошелек, ни платок: очень важно, чтобы у него не возникло никаких подозрений. А мне заодно принесите мои камзол и плащ, которые остались на поле битвы.
Господин Тапен поклонился до земли и отправился выполнять полученные приказания.
X
ВИЗИТ
Вся эта сцена, как мы уже сказали, происходила в проулке, куда выходили окна комнаты Элен. До нее донесся шум ссоры, и ей показалось, что она различила голос шевалье; обеспокоенная, она подошла к окну, но в этот момент дверь отворилась, и вошла госпожа Дерош. Она пришла пригласить Элен пройти в гостиную: лицо, собиравшееся нанести ей визит, уже прибыло.
Элен вздрогнула и чуть не упала без чувств; она хотела что-то спросить, но у нее пропал голос. Молча и дрожа, последовала она за госпожой Дерош.
Гостиная, куда она вошла вслед за провожатой, была погружена во мрак, все свечи были тщательно погашены, и только почти затухший огонь в камине бросал на ковер слабый отблеск, при свете которого лиц нельзя было рассмотреть. Да к этому еще госпожа Дерош взяла графин и плеснула воды на догорающее пламя, и в комнате воцарилась кромешная тьма. После этого госпожа Дерош, сказав Элен, чтобы она ничего не боялась, вышла. Через мгновение девушка услышала за той, четвертой дверью, которая до сих пор не отворялась, какой-то голос.
