Герцог Орлеанский открыл глаза и увидел Дюбуа; надеясь отделаться от него грубостями, к которым его министр так привык, что они на него не действовали, он произнес:
— А, это ты, аббат? Убирайся к черту! — отозвался он и повернулся лицом к стене.
— Ваше высочество, я как раз от него, но ему было недосуг меня принять, и он меня отослал к вам.
— Оставь меня в покое, я устал.
— Еще бы, ночь была бурная, не так ли?
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил герцог, повернув голову к Дюбуа.
— Я хочу сказать, что для человека, который назначает свидания на семь часов утра, вы ночью занимались тяжелой работой.
— Я назначил тебе свидание на семь утра, аббат?
— Да, монсеньер, вчера утром перед отъездом в Сен-Жермен.
— Верно, черт возьми! — сказал регент.
— Монсеньер еще не знал, что ночь для него будет столь утомительной.
— Утомительной? Я встал из-за стола в семь часов.
— Да, но потом?
— Ну и что потом?
— Вы хоть довольны, монсеньер, и стоила ли эта юная особа вашей поездки?
— Какой поездки?
— Той самой, которую монсеньер предпринял вчера вечером после обеда, встав из-за стола в семь часов.
— Послушать тебя, так приехать из Сен-Жермена сюда — тяжкий труд.
— Монсеньер прав, от Сен-Жермена до Пале-Рояля шаг, но есть способ удлинить поездку.
— Какой?
— Поехать через Рамбуйе.
— Ты бредишь, аббат.
— Пусть брежу, монсеньер, тогда я расскажу вам свой бред, и это докажет вашему высочеству, что я занимаюсь вами и в бреду.
— Опять какая-нибудь новая дурацкая шутка!
— Вовсе нет, я видел в бреду, что монсеньер затравил оленя на перекрестке Трейаж, и олень, как и следует воспитанному животному из хорошего дома, любезно заставил гоняться за собой на площади в четыре квадратных мили, после чего отправился в Шамбурси, где его и взяли.
— До сих пор твой бред весьма правдоподобен. Продолжай, аббат, продолжай.
— После этого монсеньер вернулся в Сен-Жермен, сел за стол в половине шестого и приказал, чтобы к половине восьмого его карета без герба была приготовлена и запряжена четвериком.
— Дальше. Неплохо, аббат, неплохо.
— В половине восьмого монсеньер действительно отпустил всю свиту, кроме Лафара, с которым он сел в карету. Так, монсеньер?
— Продолжай, продолжай!
— Карета отправилась к Рамбуйе, куда и прибыла без четверти десять, но у въезда в город она остановилась, монсеньер вышел, ему подвели коня, который его ждал, и Лафар продолжил свой путь к гостинице «Королевский тигр», а монсеньер сопровождал его в качестве доезжачего.
— Вот тут в твоих снах начинается некоторая путаница, да?
— Да нет, монсеньер, сон довольно отчетлив.
— Ну что же, тогда продолжай.
— Так вот, пока этот Лафар делал вид, что ест скверный ужин, который ему подавали, величая его «превосходительством», монсеньер передал лошадь пажу и пошел в маленький флигель.
— Ты демон! Где же ты прятался?
— Я, монсеньер, никуда не выходил из Пале-Рояля и спал, как сурок, и доказательство тому — сон, который я вам рассказываю.
— И что же было во флигеле?
— Вначале в дверях появилась ужасная дуэнья, длинная, желтая, иссохшая.
— Дюбуа, я тебя препоручу Дерош, и можешь быть спокоен, стоит ей только тебя увидеть, как она тебе выцарапает глаза.
— Потом вы прошли внутрь… Ах, черт, вы прошли внутрь…
— А вот этого, бедный мой аббат, ты не мог видеть, даже во сне.
— Да что вы! Монсеньер, вы бы отняли у меня, надеюсь на это ради вас же, мои пятьсот тысяч ливров на секретную полицию, если бы с их помощью я не мог видеть, что происходит внутри.
— Прекрасно, ну и что же ты увидел?
— Ей-ей, монсеньер, прелестную бретоночку лет шестнадцати-семнадцати, хорошенькую, как ангелочек, и даже лучше, которая прибыла прямиком от клисонских августинок, а до Рамбуйе ее сопровождала старая добрая монахиня, но от ее стеснительного присутствия тут же избавились, ведь так?
— Дюбуа, мне часто приходило в голову, что ты дьявол, который принял облик аббата, чтобы меня погубить.
— Чтобы спасти вас, монсеньер, говорю вам, чтобы спасти вас!
— Чтобы меня спасти! А я этого и не подозревал!
— Ну так как, — продолжал Дюбуа с дьявольской улыбкой, — довольны вы малюткой, монсеньер?
— В восторге, Дюбуа, она прелестна!
— Богом клянусь! Вам так издалека ее привезли, что, окажись она хуже, вы могли бы счесть себя обворованным.
Регент нахмурил брови, но при мысли о том, что дальнейшее Дюбуа полностью неизвестно, перестал хмуриться и улыбнулся.
— Да, Дюбуа, ты воистину великий человек.
— Ах, монсеньер, только вы один еще в этом сомневаетесь, и тем не менее вы ко мне неблагосклонны.
— К тебе?!
— Без сомнения, вы от меня скрываете свои любовные похождения.
— Ну не сердись, Дюбуа.
— Но ведь есть за что все же, монсеньер, согласитесь.
— Почему?
— Да потому что я, честное слово, нашел бы девицу не хуже, а может быть, и лучше. Какого черта вы мне не сказали, что вам нужно бретонку? Вам бы ее привезли, монсеньер, привезли бы!
— Правда?
— Ох, Господи, конечно, я нашел бы их пять на грош, этих бретонок!
— Вот таких?
— И получше даже!
— Аббат!
— Черт возьми! Прекрасное дельце вы сделали!
— Господин Дюбуа!
— Думаете, наверное, что добыли сокровище?
— Потише, потише!
— Если бы вы знали, кто такая ваша бретонка, с кем вы связались!
— Прошу тебя, аббат, не шути.
— О, ваше высочество, вы, действительно, меня огорчаете.
— Что ты хочешь сказать?
— Вас пленяет внешность, одна ночь опьяняет вас, как школьника, и на следующий день уже никто не может сравниться с новой знакомой. Что ж она, эта девчушка, уж так хороша?
— Очаровательна!
— А уж примерная! Сама добродетель! Ведь вам ее нашли одну такую из сотни?
— Все в точности так, как ты говоришь, мой дорогой.
— Так вот, монсеньер, заявляю вам, что вы погибли.
— Я?
— Вот: ваша бретонка просто наглая девка.
