— Именно так, у монсеньера хорошая память, я его у него одолжил на эту ночь.
— Ты по крайней мере все хорошо устроил, Дюбуа? Ужин достоин принца королевской крови?
— Я сам его заказывал. О, господин Луи ни в чем не будет нуждаться: ему подает лакей отца, готовит повар отца, и возлюбленной его будет…
— Кто?
— Увидите сами, надо же оставить вам сюрприз, какого черта!
— А ви?на?
— Из вашего собственного погреба, монсеньер. Я надеюсь, что семейные напитки помогут проявиться вашей крови: она столь долго молчала.
— Тебе не стоило такого труда заставить заговорить мою, соблазнитель?
— Я красноречив, монсеньер, но нужно признать, что и вы были податливы. Войдем.
— У тебя есть ключ?
— Черт возьми!
Дюбуа достал из кармана ключ и осторожно вставил его в замочную скважину. Дверь бесшумно повернулась на петлях и без малейшего скрипа закрылась за герцогом и его министром: дверь этого маленького дома знала свой долг по отношению к большим господам, которые оказали ему честь, перешагнув через его порог.
Сквозь закрытые ставни пробивались отблески света, а лакей, стоявший в прихожей, сообщил знатным посетителям, что празднество началось.
— Ты победил, аббат! — сказал регент.
— Займем наши места, монсеньер, — ответил Дюбуа, — признаюсь, мне не терпится посмотреть, как господин Луи поведет себя.
— Да и мне тоже, — сказал герцог.
— Тогда за мной — и ни слова.
Регент молча прошел за Дюбуа в кабинет, сообщавшийся со столовой через большой проем посередине стены; в проеме стояли цветы, и, спрятавшись за ними, можно было превосходно видеть и слышать сотрапезников.
— Ага, — сказал регент, узнав кабинет, — знакомые места.
— И даже более чем вы полагаете, монсеньер, но не забудьте: что бы вы ни увидели и ни услышали, нужно молчать или, по крайней мере, говорить тихо.
— Будь спокоен.
Герцог и министр подошли вплотную к проему, встали на колени на диван и раздвинули цветы, чтобы не упустить ничего из происходящего.
Сын регента, юноша пятнадцати с половиной лет, сидел в кресле как раз лицом к отцу; по другую сторону стола, спиной к наблюдателям, расположился шевалье де М.; две дамы, одетые скорее ослепительно, нежели изысканно, дополняли «двойной тет-а-тет», обещанный регенту Дюбуа. Одна из дам сидела рядом с юным принцем, другая — рядом с шевалье. Амфитрион не пил и без умолку болтал, женщина рядом с ним строила ему рожицы, а когда ей это надоедало, начинала зевать.
— Ну-ка, ну-ка! — сказал герцог, пытаясь разглядеть эту женщину (он был близорук). — Мне, кажется, это лицо знакомо!
И он еще внимательнее к ней стал присматриваться. Дюбуа тихонько посмеивался.
— Ну, конечно, — продолжал регент, — брюнетка с голубыми глазами…
— Брюнетка с голубыми глазами, — повторил Дюбуа, — дальше, дальше, монсеньер.
— Этот пленительный стан, изящные руки…
— Продолжайте же…
— Эта розовая мордашка…
— Ну, дальше, дальше…
— О дьявол, я не ошибаюсь, это Мышка!
— Неужели?!
— Как, предатель, ты выбрал именно Мышку?
— Одна из самых очаровательных девушек, монсеньер, нимфа Оперы, для того чтобы расшевелить молодого человека, кажется, лучше и не найти.
— Вот этот-то сюрприз ты для меня и приберегал, когда сказал, что прислуживать ему будут лакеи отца, пить он будет вино своего отца, и возлюбленной его будет…
— Любовница его отца, монсеньер, ну, конечно же.
— Но, несчастный, — воскликнул герцог, — ты затеял почти кровосмесительство!
— Пустое! — сказал Дюбуа. — Раз уж ему надо начинать…
— И негодница принимает подобные приглашения?
— Это ее ремесло, монсеньер.
— И за кого же она принимает своего кавалера?
— За провинциального дворянина, явившегося в Париж проматывать наследство.
— А кто ее подруга?
— А вот об этом я ничего не знаю. Шевалье де М. сам взялся дополнить компанию.
В эту минуту женщине, сидевшей рядом с шевалье, показалось, что за ее спиной шепчутся, и она обернулась.
— Ого! — воскликнул в свою очередь пораженный Дюбуа, — я не ошибаюсь?!
— В чем дело?
— Вторая…
— Ну, что вторая?.. — спросил герцог.
Хорошенькая сотрапезница снова обернулась.
— Это Жюли! — воскликнул Дюбуа. — Несчастная!
— А, черт побери, — сказал герцог, — вот теперь здесь все сполна — и твоя любовница, и моя! Честное слово, я много бы дал, чтобы хорошенько посмеяться!
— Одну минутку, монсеньер, одну минутку!
— Ты что, с ума сошел? Дюбуа, я приказываю тебе остаться тут! Мне любопытно, чем все это кончится.
— Повинуюсь, монсеньер, — сказал Дюбуа, — но хочу вам сделать одно заявление.
— Какое?
— Я больше не верю в женскую добродетель!
— Дюбуа, — сказал регент, заваливаясь на диван вместе со своим министром, — ты просто восхитителен, честное слово, дай мне посмеяться, а то лопну!
— Ей-ей, посмеемся, монсеньер, — сказал Дюбуа, — только тихонько. Вы правы, надо посмотреть, как это все кончится.
И оба они, посмеявшись так, чтобы их никто не услышал, снова заняли оставленный ими на минуту наблюдательный пост.
Бедная Мышка зевала, рискуя вывихнуть себе челюсть.
— Знаете, монсеньер, а господин Луи-то совсем не пьян!
— А может быть, он и не пил?
— А вон те бутылки, думаете, опустели сами собой?
— Ты прав, и тем не менее, он очень серьезен, наш кавалер!
— Терпение, глядите-ка, он оживился, послушаем, не собирается ли он что-то сказать.
И в самом деле, юный герцог, поднявшись с кресла, отстранил бутылку, которую ему протягивала Мышка.
— Я хотел увидеть, — изрек он нравоучительным тоном, — что? есть оргия, я это увидел и заявляю, что мне этого для первого раза достаточно. Недаром один мудрец сказал: Ebrietas omne vitium deliquit
[1]
.
— Что это он там несет? — спросил герцог.
— Плохо дело, — сказал Дюбуа.
— Как, сударь, — воскликнула соседка юного герцога, обнажая в улыбке жемчужные зубки, — как, вам не нравится ужин?
— Мне не нравится ни есть, ни пить, — ответил господин Луи, — когда я не испытываю ни голода, ни жажды.
