Та, в свою очередь, спросонья не могла понять, что от нее хотят, и попыталась скрыться под одеялом. Однако оттуда она была извлечена решительной рукой своего отца. Наконец она смирилась, что просыпаться все-таки придется, и открыла глаза.
— Шайтан тебя подери, ты что, с ума сошел на старости лет?! — довольно визгливым голосом возмутилась она.
— Это тебя шайтан подери, ты где была?! — не остался в долгу Каюбек.
То ли спросонья, то ли от удивления, а то ли оттого, что до этого папаша никогда не говорил с ней в таком тоне, она совершенно искренне ответила:
— Спала.
— С кем? — не унимался бухарец. — С ним, с Изей?!
— Да ты чего, папа? — сбросив с себя остатки сна, удивилась Газель. — Я девушка приличная и абы с кем не сплю! Тем более что ты троекратно усилил стражу, и без этих никудышных евнухов никуда меня не отпускаешь!
— А давно ты вернулась? — не унимался отец.
От таких нелепых обвинений дочурка совсем стушевалась и не нашла что ответить. Впрочем, ответ особо не требовался, Талибский продолжал клеймить позором и выводить на чистую воду:
— Не отпирайся, все рано не поможет! Ты в парандже наговорила мне кучу гадостей, сказала, что выходишь замуж за Изю, и сбежала к своему жениху!
— Я охотно допускаю, что тебе, папочка, кто-то наговорил всяких гадостей, но на этот раз это была не я.
— И ты все это время спала?!
— Конечно, — удивилась Газель, — ты же знаешь, какой у меня крепкий сон.
— Но ведь в тереме было столько криков! — не унимался Каюбек.
— Ну и что? — пожала плечами луноликая. — Если бы я просыпалась от каждого крика, то ни одной ночи бы спокойно не поспала.
— А это что? — выдал последний козырь папаша, протягивая Изину бандану.
— Папа, не делай из себя идиота, ты что, сам не знаешь, что это?
— Это дурацкий платок, который носит на голове твой Изя и который я обнаружил около твоей кровати! — ревел бухарец, пропустив очередное хамство дочурки мимо ушей.
Тут с некоторым интересом Газель взяла бандану, покрутила ее в руках и лениво отбросила от себя.
— Хорош отец, нечего сказать, — наконец выдала она, — единственная дочка, совершенно беззащитная и всеми брошенная, спит себе в кровати, а вокруг какие-то типы грифами вьются, да еще свои вещи разбрасывают!
Папаша окончательно стушевался и молящим голосом спросил у хамоватой кровиночки:
— Так это не ты требовала предоставить свободу женщинам Востока?
— Я что, с фикуса рухнула? — в очередной раз удивилась Газель. — На кой она мне, эта свобода-то? И так-то никаких проблем, а уж коли в гарем попадешь, так вообще благодать! Ни тебе хлопот, ни забот.
— Можно подумать, у тебя сейчас много проблем с заботами, — огрызнулся папаша, но был тут же поставлен на место дочуркой:
— А вот в мою личную жизнь я попрошу не лезть!
Долго пытался в очередной раз собраться с мыслями Каюбек Талибский, но и на этот раз ему удался сей весьма сложный процесс, Он решительно вышагивал по комнате и обрисовывал ситуацию:
— А какая, собственно, разница, спала ты или всю ночь по городу шастала?
— Какая разница?! — попыталась заверещать Газель, но была резко прервана папашей:
— Главное, что факт похищения зафиксирован. А раз так, то мы завтра отправляемся к Берендею требовать справедливости и руки его богатыря.
— Папа, ты в своем уме?
— Пойдешь за Изю замуж, — отрезал Каюбек, — это, конечно, не гарем, но партия со всех сторон выгодная.
И тут он обрисовал дочке все открывающиеся после этого радужные перспективы. В конце рассказа луноликая презрительно хмыкнула и согласилась. Как говорит Изя: «А почему нет?»
Если бы в этот момент старый черт узнал, насколько он оказался близок к заветной свадьбе, то несказанно удивился бы. Что ни говори, но неумеренная энергия Соловейки привела операцию по реабилитации его честного имени к несколько другому результату, чем задумывалось изначально.
* * *
Несмотря на то, что по прибытии в Киев Мотя всячески выказывал свое намерение отправиться домой, чтобы с голодными глазами броситься в ноги Любаве и получить с дороги усиленную кормежку, Изя зачем-то потащил бедного Змея во дворец. Он, конечно, немного посопротивлялся, поупирался четырьмя лапами, но наконец был вынужден подчиниться грубой силе и последовал вместе со всеми. В конце концов, вожделенная кухня была и там.
Перед дворцовыми воротами всю кавалькаду ждала приветливая стража и хмурые лица жалобщиков из «Иноземной слободы». Однако ни те ни другие ни капли не интересовали Змея, ведь чуть в сторонке он заметил обожаемого хозяина и ненаглядную кормилицу. Тайные виновники ночного переполоха никак не хотели пропустить представление и заранее перебрались поближе центру действия.
Гореныш со всех лап бросился к ним, весело подсвечивая свое передвижение небольшими снопиками искр и струйками пара. Кстати, в том, что он по пути сбил парочку слуг из свиты литовского посла, он был ничуть не виноват. У них был вполне реальный шанс среагировать и освободить ему дорогу. А то, что они им не воспользовались, так кого в этом винить, кроме себя?
Мотище лихо притормозил у ног Солнцевского, чуть-чуть задев его хвостом. К чести Илюхи, он выдержал это «чуть-чуть» и принялся радостно ласкать своего любимца. Предусмотрительная Любава, знающая, насколько опасен радостный, соскучившийся Змей, заранее спряталась за широкой спиной своего непосредственного начальства и выбралась оттуда только тогда, когда Гореныш завалился на спину и подставил для законной чески свое чешуйчатое пузо.
Что-то злобно тараторил Курвель Вражинас, басил Каюбек Талибский, и озадаченный Берендей пригласил всех пройти в тронный зал, дабы именно там, чин по чину, разобраться в сложившейся ситуации. Пока разбирательство не началось, Илюха что-то шепнул на ухо Изе, а заботливая Соловейка скормила каждой Мотиной голове по пирожку с мясом. Гореныш тут же пришел в полный восторг, в одно мгновение проглотив лакомство, и поудобнее улегся на полу, положив две крайние пасти на лапы. Средней голове лапы, как обычно, не хватило, так что ей пришлось расположиться прямо на полу. Что поделаешь, такая уж нелегкая у нее была доля.
Между тем представление уже началось, и Мотя устремил все свои взоры на сцену. А там выступал уже хорошо известный ему посол княжества Литовского Курвель Вражинас. Он кричал, возмущался, указывал на затаившегося Змея пальцем (фу, как некрасиво, а еще Европой пытаются стать!), требовал призвать к ответу, посадить в клетку, усыпить, отрубить головы. В общем, довольно эмоционально нес какую-то ерунду. Как ни странно, улыбающийся в бороду Берендей не прерывал его, а только время от времени перешептывался с супругой.
