До утра за Фергюссона можно было не волноваться. Другое дело
— Сандра Барр. Звезды — существа до невозможности капризные и непредсказуемые.
Что, если ей тоже захочется экзотики: посмотреть мужской стриптиз или купить
себе бусы с уральскими самоцветами? В любом случае надо удостовериться, что
актриса на месте и ей ничто не угрожает.
Иван вышел в коридор и сразу же свернул налево:
ориентирование на местности было его сильной стороной. Фергюссон раз двадцать
упоминал, в каком номере остановилась звезда экрана. На заветной двери не
висело никакой таблички, и внутри было тихо, словно в усыпальнице. Медведь
огляделся и приложил к двери свое чуткое ухо. «Прямо кино!» — успел подумать
он, и в этот миг, точно как в кино, дверь неожиданно подалась, и ему пришлось
ухватиться за наличники, чтобы не ввалиться внутрь.
На ногах он удержался, но отскочить не успел и совершенно
неожиданно очутился нос к носу с мировой знаменитостью. Впрочем, нос к носу —
это преувеличение: Сандра Барр была значительно ниже его ростом и, кроме того,
стояла босиком, одетая в пеньюар хищной пятнистой расцветки.
— А, ты тот самый парень! Рада тебя видеть.
Повеселимся? — воскликнула она на своем родном языке, уверенная, что
Медведь ее отлично понимает.
— Я должен охранять Фергюссона, — быстро ответил
он.
Он растерялся. Еще бы не растеряться, когда тебя берет за
руку и тащит за собой женщина, при виде которой пускает слюни вся половозрелая
часть мужского населения планеты.
— Сейчас ты пойдешь в душ, — предупредила
Сандра. — А я пока закажу шампанское. Придется тебе мокрым пить его:
боюсь, для такого большого мальчика в гостинице не найдется халата.
— Я не могу, — попытался отговориться Медведь. И с
отчаянием добавил: — Я не хочу!
— Хочешь, хочешь! — заверила звезда, втянула его в
номер, развернула и ногой захлопнула за собой дверь.
Майку Фергюссону всю ночь снились кошмары. Огромные русские
мужики в отвратительных шапках скручивали его веревками, целиком погружали в
бочку с водкой, и он в ней захлебывался. Наконец ему удалось развязать руки, и
он стал раскачивать бочку, надеясь завалить ее набок, чтобы отвратительная
горькая жидкость больше не затекала внутрь. Он напрягся изо всех сил, со
страшным криком рванулся в сторону, и проклятай бочка упала. Водка разлилась по
земле, но не впиталась в нее, а образовала большую лужу. А Фергюссон, всемирно
признанный агент, крупнейший деятель Голливуда, встал на четвереньки и начал
пить прямо из лужи, большими глотками, отрываясь только затем, чтобы понюхать
оторванный от чьего-то пиджака и пахнущий дрянью рукав.
В конце концов Майк упал с кровати и замер, пытаясь понять,
что произошло. Медведь, недавно вернувшийся после принудительного секса, хмуро
сидел в кресле, напялив на голову осточертевший треух. Когда американец
загрохотал на пол, Медведь вскочил, подошел поближе и наклонился посмотреть,
все ли с ним в порядке. На всякий случай соорудил на лице ободряющую улыбку.
Фергюссон, только что выплывший из своих ночных кошмаров, с трудом разлепил
глаза и увидел над собой огромную небритую морду в жуткой меховой шапке. Морда
улыбалась ему, и это было невыносимо. Фергюссон снова прикрыл глаза и вдруг
отчетливо вспомнил весь вчерашний день. Вспомнил и этого человека, и все то
ужасное, что было с ним связано.
В дверь номера вежливо постучали. Так как американец
продолжал хранить молчание. Медведь сам крикнул:
— Входите! Чего вы там?..
Вошел переводчик Константин, чисто выбритый, выглаженный,
строгий и корректный, как будто его вчера с ними и не было. Оглядев номер, он
обратился непосредственно к американцу, вежливо поинтересовавшись:
— Как ваше самочувствие?
Тот лишь застонал в ответ.
— Спроси его, чай из самовара пить пойдем? —
потребовал Медведь.
Реакция на этот совсем уже невинный вопрос оказалась такой
бурной, что оба россиянина слегка опешили. Фергюссон вскочил, стал размахивать
руками, хватать какие-то вещи и кидать их в Ивана. А когда вещи закончились,
сел на пол и тихо заплакал.
— Ну, и что он сказал? — спросил Медведь, хотя все
отлично понял.
— Если суммировать, мой подопечный надеется больше
никогда тебя не видеть. И даже готов за это заплатить. — Костя сделал
невинные глаза и уточнил: — О цене спрашивать?
Глава 3
Лайма между тем оделась и причесалась так, чтобы поражать
воображение, и первым, кого она поразила, оказался слесарь, встреченный ею на
лестничной площадке.
— Э-э-э… — выдавил из себя несчастный, увидев в
непосредственной близости неземную женщину — всю в белом, воздушном и душистом,
с глазами феи, губками ангела и ножками, из-за которых может обостриться язва у
мужчины зрелого возраста.
— Вам что? — спросило видение сердитым голосом
домоуправа. — Вы ко мне? Что это вы перед дверью топчетесь?
— Э-э-э… — повторил слесарь. Несколько раз сглотнул
табачную слюну и добавил: — Вот.
— Вот! — передразнило его видение. — Вы
женаты?
— Да, — внятно ответил тот.
— Не представляю, как вам удалось сосредоточиться,
чтобы сделать предложение руки и сердца. И вообще, — добавила Лайма
совершенно в духе Винни-Пуха, — если вы ко мне, то меня нет дома.
Обошла окаменевшего слесаря, впорхнула в лифт и уехала,
оставив после себя легкий аромат мимозы и острое сожаление.
Следующим на ее пути возник сосед Калужников — полковник в
отставке, поджарый, седовласый, длинный и несгибаемый, как шампур. Он шел от
лотка с прессой, помахивая бульварной газеткой, в которой печатались всякие
глупости. Калужников читал все глупости подряд за вторым завтраком, фыркая и
качая головой. Иногда он даже дискутировал с авторами и писал гневные отзывы на
статьи — у него была неистребимая потребность кому-нибудь противостоять.
Увидев невообразимо прекрасную Лайму, цокающую каблуками по
короткой лестничке возле подъезда, он остановился в отдалении и заложил руки за
спину.
— … драсьте, — сказала она, осторожно ступив на
асфальт.
— Вы, Лаймочка, сегодня просто… превосходны.
Превосходны, — повторил Калужников, словно хвалил пельмени, поданные тещей
в глазурованной тарелке. — Прямо так и хочется тряхнуть стариной,
покадриться.
«Покадриться?! И ради этого женщины ежедневно натруживают
ноги, обуваясь черт знает во что? — про себя возмутилась Лайма. — И
тратят чертову кучу времени, чтобы выщипывать, подкрашивать и румянить?»
Негодуя про себя, она вышла на дорогу ловить попутку. Не успела поднять руку,
как к ней с визгом подкатил просевший от старости «жигуль», за рулем которого
сидел восточный человек — узколицый и золотозубый, с челкой блестящей и черной,
как мазут.
— Палэзай, дэвушка! — велел он, толкнув дверцу
Лайме навстречу. — Павэзу с вэтэрком!
