Кстати, этот поганец снова куда-то подевался. Шаталов
обнаружил посреди гостиной продукты его жизнедеятельности и еще одну изодранную
газету. Проверил занавески, поискал под диваном. Потом махнул рукой —
проголодается, вылезет. Лайма за котенка переживала. Первый вопрос, который она
задала, касался именно его:
— Как там Кларитин?
— Скучает. Тоскует. Ходит в коридор и воет на дверь.
— Ген, ну перестань выдумывать. Лучше скажи: ты его
покормил?
— Положил вчера немного творогу на пол, — успокоил
ее Шаталов.
Он не стал добавлять, что в творог сам же и наступил, и
вообще неизвестно, сообразил ли кот, что возле холодильника лежит его ужин.
— Лайма, ты обещала, что не только перевезешь ко мне
свои вещи, но и приедешь сама.
— Ну конечно, приеду! — уверенно ответила
та. — Я, можно сказать, уже еду.
Шаталов вздохнул. Дома она снова заснет, не раздеваясь, и
утром встанет с больной головой.
— Мы видимся слишком редко, — заметил он. — Я
еще выхожу из дому, а ты уже сворачиваешь за угол.
— Но я работаю!
— И по долгу службы ходишь «налево». В любом случае мне
эта твоя работа за левым углом не нравится. Ночные походы в ресторан…
— Мы тут проворачивали одно дельце, — призналась
Лайма.
— Не думаю, что, если я начну проворачивать по ночам
свои дела, тебе это понравится.
— Естес-с-ственно, — кивнула она, и тут в кармане
Шаталова зазвонил телефон.
По мере того как он слушал, у него все сильнее вытягивалось
лицо.
— Что случилось? — Лайма, как настоящая подруга
жизни, страшно обеспокоилась.
— Меня вызывают на объект, — признался он. —
Надо срочно выезжать. Я тебя даже подвезти не смогу.
— Ничего, ничего, — похлопала его по щеке
Лайма. — Меня Корнеев отвезет. Раз уж тебя не будет, я поеду пока в свою
квартирку — тут ближе.
— А как же Кларитин? — пристыдил ее Шаталов.
— Нам все равно не удастся полноценно
пообщаться, — ответила Лайма напыщенно. — Завтра утром передашь ему
от меня привет. Кстати, ты ведь еще не знаком с Корнеевым? Так познакомься.
Корнеев — Шаталов. Евгений — Геннадий.
— Очень приятно, — сказал Корнеев таким тоном, как
будто его заставили съесть в гостях дохлую ящерицу и поблагодарить
хозяйку. — Я в самом деле отвезу ее домой.
— Тогда созвонимся — Шаталов наклонился и запечатлел на
губах Лаймы собственнический поцелуй.
— Какой он! — восхитилась та ему вслед. —
Мужчина, который летит на зов своей подруги, заслуживает восхищения.
— И поощрения, — пробормотал Корнеев себе под
нос. — Как дрессированный дельфин.
Глава 5
Подняв с подушки тяжелую голову, Лайма быстренько рванула
под холодный душ стряхивать с себя остатки сна. Готовя кофе, она подумала, что
надо обязательно навестить в больнице незнакомую старушку, которую она вчера
нашла возле мусорных баков. «Может, у нее у родных нет, — размышляла
Лайма, все больше проникаясь участием к бедной бабушке, — и пенсия
маленькая, и кошка любимая сдохла». На этой минорной ноте Лайма бросила
недопитый кофе и побежала к машине — ехать в названную вчера очкастой докторшей
больницу. «Вот будет фокус, — размышляла она по дороге, — если ее там
не приняли или коек свободных не было и она сейчас где-то в другом месте. Я
ведь даже фамилии не знаю. А у меня ее сумочка!»
Документов в сумочке не было, Лайма проверяла. Однако страхи
оказались напрасными. Объяснив дежурной в окошечке, что она приехала узнать о
состоянии здоровья старушки, которую доставили им вчера ночью от супермаркета
неподалеку, она получила заверения, что сейчас все выяснится. Действительно,
минут через десять дежурная подозвала присевшую в холле Лайму и спросила:
— Вы родственница?
— Нет, — замялась Лайма, — скорее знакомая.
Это я вчера бабушку с рук на. руки врачам передала.
— А можно ваш паспорт? — попросила дежурная.
Лайма дала паспорт на имя Татьяны Прутник, все данные из
которого дежурная тщательно переписала в толстый журнал и лишь затем произнесла
торжественно:
— Значит, так. Состояние гражданки Барровской Елизаветы
Игнатьевны средней тяжести, но стабильное. Пока она в реанимации.
— Почему в реанимации? — испугалась Лайма.
— Ну, что вы перепугались? Сами понимаете — очень
пожилой человек. Но завтра, скорее всего, ее уже в палату переведут. Пока
посещения не рекомендованы, но в ближайшие дни может наступить улучшение, и
тогда — пожалуйста.
— Простите, как, вы сказали, ее фамилия? —
переспросила озадаченная Лайма.
— Вы что, фамилии своей знакомой не знаете? —
насторожилась дежурная.
— Да нет, — пробормотала Лайма. — Я же все
больше по имени-отчеству — Елизавета…— тут она запнулась, боясь ошибиться, но
затем радостно выдохнула: — …Игнатьевна. Да и знакомы мы так, не очень чтобы…
Бывшая соседка по подъезду.
— А зачем тогда фамилия?
— Ну, как же, навещать надо будет, я же не могу вот так
каждый раз с дежурными объясняться, — нашлась Лайма.
— Барровская, — сжалилась суровая дежурная. —
Ее фамилия Бар-ров-ска-я, — повторила она по слогам.
* * *
Всю дорогу до штаб-квартиры Лайма на все лады повторяла
звучную бабкину фамилию и никак не могла понять, чем же она ей не нравится, что
в ней настораживает. Корнеев, не отрываясь от монитора, на котором мелькали,
сменяя друг друга, разноцветные таблицы, предложил ей сходить на кухню и самой
за собой поухаживать. Ну, может, заодно, если это не унизит ее авторитет
руководителя, сварить и подчиненному чашечку кофе.
— Не сбивай меня с мысли, — сказала Лайма. —
Дай-ка лучше бумагу и ручку, тогда получишь кофе.
Корнеев, по-прежнему глядя в компьютер, протянул ей
стандартный белый лист и сувенирную шариковую ручку уже лет пять не
существующего банка. Лайма повертела ее в руках, хмыкнула и отправилась
кипятить воду.
На кухне нечистоплотный Корнеев устроил настоящий свинюшник.
Лайма махнула рукой на его бесчинства, села на край загроможденного стола,
рукой сдвинув грязную посуду к середине и освободив себе достаточно места,
чтобы положить лист бумаги. На листе тут же проступили жирные пятна, но сейчас
и это ей было все равно. Она начала медленно писать: Барровская, Бар-ров-ская,
Барров-ская,Барровс-кая… Фамилия была, с одной стороны, богатая, благозвучная.
С другой стороны, в ней чувствовалась некая искусственность. Польская? Нет,
тяжеловата для изысканных поляков. Хотя, опять же — Брыльская… Вообще-то похожа
на фамилии, которые в России переделывали иностранцам из итальянских, немецких,
голландских. Барро… Барро? Дедушка был француз? Бельгиец, как Пуаро?
