Машина тронулась. Провожающие стояли и махали руками, пока машина не скрылась из вида. Элфрида была уверена, что они не ушли в дом, пока ее маленькая «фиеста» не свернула на шоссе.
Нечего чувствовать себя одинокой и осиротевшей. Она простилась не навсегда, захочет — и снова приедет в Эмбло. Через год, а может, и раньше. Джеффри и Серена всегда будут там, и Бен, и Эми тоже. Взрослые не изменятся, а вот Бен и Эми станут выше, тоньше или толще, озорнее, у них выпадут молочные зубы. Они никогда уже не будут малышами, которых она полюбила в этот период их жизни. Как и ее каникулы, он кончился.
Надо развеяться, развеселиться, а для этого следует смотреть вперед, причем с оптимизмом — это самый надежный способ избавиться от чувства утраты. Она едет домой, в свое гнездышко, к своим вещам. В маленькое скромное пристанище, которое делит с Горацио. Раскроет двери и окна, проверит, все ли благополучно в саду, разожжет камин.
А завтра, может быть, позвонит в Грейндж и поговорит с Глорией. Услышит радостные возгласы: «Элфрида вернулась!» и настойчивые приглашения немедленно явиться к ним. И она возьмет с собой «Овечий остров», который купила для Франчески, и скажет: «Я выбрала для тебя эту книгу, потому что очень любила ее, когда была такая, как ты. Уверена, ты тоже ее полюбишь».
Надо купить по дороге что-нибудь съестное: перед отъездом она вымыла холодильник. Надо остановиться у мини-маркета миссис Дженнингс. Элфрида начала составлять в уме список. Хлеб, молоко. Сосиски, яйца, масло. Кофе. Печенье и несколько банок еды для Горацио. Может, какие-нибудь консервы себе на ужин. Что-нибудь калорийное, вроде супа с моллюсками.
Спустя полчаса Элфрида выехала на автостраду, что вела в глубь страны. Включила радио и приготовилась к долгой дороге.
Когда она въехала на главную улицу, на часах Дибтонской церкви была половина третьего. Возле мини-маркета миссис Дженнингс, как всегда, торчали хамоватые подростки, чуть дальше Бобби Бартон-Джонс подстригал свою живую изгородь. Мало что изменилось, разве что большая часть деревьев сбросила листву и в воздухе запахло зимой.
Элфрида остановила машину, взяла сумочку и пошла в магазин. Народу не было. Она взяла проволочную корзину и пошла вдоль полок. Потом к кассе, где миссис Дженнингс что-то подсчитывала на оборотной стороне конверта. Та явно не слышала, как Элфрида вошла.
Но теперь она подняла глаза, увидела Элфриду, положила ручку и сняла очки.
— Миссис Фиппс! Вот это сюрприз! Сколько же времени я вас не видела? Хорошо отдохнули?
— Замечательно. Только что вернулась. Еще не была дома — надо запастись кое-какой провизией. — Она поставила корзину перед кассой и потянулась за «Дейли телеграф». — Не поверите, целый месяц газету в руках не держала. И, признаться, не чувствовала надобности.
Миссис Дженнингс, закусив губу, с тревогой смотрела на нее и молчала. Положив газету сверху корзины, Элфрида спросила:
— Что-нибудь случилось, миссис Дженнингс?
— А вы ничего не знаете?
У Элфриды вдруг пересохло во рту.
— Нет.
— Миссис Бланделл…
— Что с ней?
— Миссис Фиппс, она погибла. Большой грузовой фургон врезался в них на вираже у Падстона. Машина всмятку. Миссис Бланделл везла домой дочку с какого-то детского праздника. Четвертого ноября это случилось. Она не заметила фургон. Ужасный был вечер. Все время лил дождь. — Потрясенная Элфрида не могла вымолвить ни слова. — Простите, миссис Фиппс, я думала, вы знаете.
— Откуда? Газет я не читала. Никто не знал, где я. Я не оставила адреса.
— Такая трагедия, миссис Фиппс. Мы поверить не могли. Никто не мог поверить.
— А Франческа? — страшась ответа, спросила Элфрида.
— Она тоже погибла, миссис Фиппс. И две собачки на заднем сиденье. Их большую машину просто сплющило. У них не было ни малейшего шанса. Полицейские говорили: хорошо, что это случилось мгновенно. Они и подумать ни о чем не успели. — Голос у миссис Дженнингс дрогнул. — Мы нередко слышим о таких происшествиях, но когда это случается с твоими знакомыми…
— Да…
— Вы побелели как полотно, миссис Фиппс. Хотите, я приготовлю вам чаю? Пойдемте ко мне в заднюю комнату.
— Спасибо, не надо, я в порядке. — Элфрида словно оцепенела. Она спросила: — А похороны?
— Два дня назад. Здесь, в деревне. Столько было народу! Вот горе-то!
Значит, она пропустила даже возможность проститься, оплакать.
— А Оскар? Как мистер Бланделл?
— Его я давно не видела. Только на похоронах. Бедный джентльмен. Даже думать невыносимо, что ему пришлось перенести. И каково ему сейчас.
Элфрида представила себе Франческу, как она смеется и поддразнивает отца, разыгрывает с ним дуэты на рояле, забирается к нему под бочок в большое кресло, чтобы вместе почитать книжку. И тут же изгнала из мыслей эту картинку — вспоминать было невыносимо.
— Он в Грейндже? — спросила Элфрида.
— Насколько я знаю, да. Наш посыльный возит ему молоко, газеты и прочее. Похоже, мистер Бланделл ушел в себя, отгородился ото всех. Естественно. Викарий пошел его навестить, но он даже викария не захотел видеть. Миссис Масвелл ходит в Грейндж каждый день, как раньше, она говорит, что он всегда в музыкальной комнате, не выходит оттуда. Она оставляет на кухонном столе поднос с ужином, но, говорит, он почти никогда до него не дотрагивается.
— Как вы думаете, он впустит меня?
— Откуда мне знать, миссис Фиппс. Хотя ведь вы были близкими друзьями…
— Я должна была быть здесь!
— Это не ваша вина, миссис Фиппс.
Кто-то вошел в магазин. Миссис Дженнингс снова нацепила на нос очки и постаралась придать себе деловой вид:
— Сейчас я все подсчитаю, хорошо? Рада, что вы вернулись, миссис Фиппс. Мы все тут по вас скучали. Очень сожалею, что расстроила вас. Простите.
— Нет, хорошо, что я узнала все именно от вас.
Элфрида вышла из магазина, села в машину и какое-то время сидела неподвижно. За один день ее жизнь раскололась надвое, и эти половины уже никогда не соединить. От смеха и счастья Эмбло она вернулась к утратам и немыслимой боли. Больше всего ее удручало, что она ничего не почувствовала, ничего не заподозрила. Почему-то это вселяло в нее чувство вины: как будто она отреклась, ушла от ответственности, сидела в Эмбло, когда надо было быть здесь. В Дибтоне. С Оскаром.
С тяжелым сердцем она завела машину и тронулась. Бобби Бартон-Джонс кончил подстригать изгородь и ушел в дом. И то слава Богу — Элфриде не хотелось ни с кем разговаривать. Она проехала по главной улице мимо своего поворота, к большим воротам Грейнджа, по подъездной аллее. Перед ней открылся вычурный фасад дома; сбоку от парадной двери на площадке, посыпанной гравием, стоял большой черный лимузин.
